Летняя книга

«Теперь все изменится, – восторженно думала она, глядя в серую глубь воды. – Я никогда больше не буду Кристиной Блумквист, которая просто сидит у папы в конторе. Я стану той, кто много путешествует, у кого есть чемодан, покрытый наклейками с названиями отелей, и меховое манто, которое можно запахивать изящной ухоженной рукой. Только так, и не иначе. Да, а еще я могу сделать много хорошего для всего человечества».

Она вздохнула и посмотрела в сторону моста Сен-Мишель. Солнце играло на стеклах домов на левом берегу. В бронзовой тени сидела шеренга маленьких потрепанных людей, которые рассматривали собственные ноги. «Виктор Гюго. „Отверженные“», – не без гордости и удовольствия наклеила она ярлык.

Чуть в стороне от них стоял еще один тип, художник. Так сказать, богема. Кристине стало любопытно, и она двинулась в его сторону, готовая, если что, быстро ретироваться. Медленно спустилась по ступеням, с уважительной опаской обогнув спавшего на кипе газет «отверженного», и остановилась в паре метров от юноши. Посмотрела через его плечо и тут же поняла, что это Великий Художник. Даже папа ничего не сказал бы. Потому что всем и сразу было ясно, что́ изображается на картине, и получалось весьма похоже! В общем, ни жуликом, ни пачкуном, ни футуристом папа назвать бы его не смог.

Постояв с минуту в одобрительной неподвижности, она приблизилась еще на пару шагов, заодно бросив быстрый взгляд на профиль художника. У него была бородка! Дома так никто не ходил.

И тут он повернул голову и увидел ее оживленное восторженное лицо. Улыбнулся, польщенный, и она улыбнулась в ответ, с почтением.

«Вам нравится?» – спросил он.

Кристина густо покраснела: «О да. Ведь это же безумно трудно – рисовать. Мне так кажется».

«Ну, – ответил он беспечно, – все зависит от того, есть ли у человека талант. У меня он есть, люди замечали это, когда я был еще ребенком. А недавно я получил письмо с благодарностью от министра моей страны».

«Надо же! – выдохнула Кристина. – Но я вам, наверное, мешаю?»

Он взмахнул палитрой, и она почувствовала запах краски. «Нет! Конечно нет! Даже не думайте! Женщины меня вдохновляют. Присядьте вон там на ящик, я скоро закончу».

Она послушалась, не отрывая взгляда от очаровательной бородки. Какое-то время он работал молча, а потом повернулся к ней, указал кистью на красное пятно на холсте и строго спросил: «Вы можете поверить, что этот кадмиевый мазок способен сделать человека счастливым?»

«Нет», – ответила она, не подумав, и в следующий миг ужасно пожалела об этом.

Он покачал головой, быстро сделал еще один красный мазок в другом углу картины и серьезно произнес: «Вот теперь я счастлив! И я бы посмотрел на того, кто этого не видит! – И вдохновенно продолжил: – Это баланс, понимаете? Это жизнь! – Потом слегка приподнял бровь. – Я часто думаю, что… я думаю, что мне жаль тех людей, которые ничего не видят. Не видят правильно, понимаете? Я хочу сказать, действительно видят. Понимаете, что я имею в виду?»

Она сжала руки: «Да».

«И поэтому, – продолжил он, глядя ей в глаза, – я хочу научить их видеть. Это цель моей жизни. Можно подумать, что я пишу ради удовольствия, славы или денег, – он коротко усмехнулся, – но об этом я думаю в последнюю очередь». И дальше резко: «Что вы думаете об этом полотне?»

«Я? – переспросила она в смятении. – Оно… оно увидено».

Он посмотрел на нее долгим и внимательным взглядом: «А я вижу то, что вы думающая женщина. Я, кстати, заметил это сразу. И с каждой минутой только убеждался в этом».

Она покраснела от радости. Он убрал палитру и начал протирать кисти тряпкой. Но вдруг остановился.

И с горечью проговорил: «Хотя может статься, что я все равно ошибся. Возможно, вы из тех, кто жизни не представляет без кино, танцев и театра».

«О нет, – с силой запротестовала она, – совсем нет!»

«Я презираю все это, – с насмешкой объявил он и сунул кисти в банку со скипидаром. – Обычно я сижу в своей комнатке один, курю трубку и смотрю на город. Или хожу вдоль Сены и думаю. А вы так делаете?»

«Я только что приехала, – ответила она, оправдываясь, – и пока не успела. Понимаете, я очень много путешествую».

Он задумчиво сложил мольберт. А потом сказал: «Если все, что вы говорите, правда, то сегодня вечером мы можем погулять здесь и поговорить. О жизни. Я давно искал женщину, которая была бы такой же серьезной, как и я».

«О нет, – возразила она с блестящими глазами, – мой папа…»

«Папа! – презрительно перебил он. – Этот мир поведем вперед мы, а не папы! Понимаете? Они ничего не знают или уже все забыли. Вам запомнится этот вечер! Запомнится эта дата. Какое, кстати, сегодня число?»

«Двадцать восьмое марта», – ответила она и посмотрела на него серьезно.

Кристина влюбилась. Влюбилась в любовь или, точнее, в романтику – но сама об этом не догадывалась. В остальном она прекрасно отдавала себе отчет во всем, что с ней происходит, знала и о причинах, и о следствиях. Так было всегда.