Летняя книга

Есть еще одна комната, заколоченная гвоздями. Рядом с башнями перед папиной комнатой. В ней два квадратных окна. Если в них посветить карманным фонариком, можно увидеть, что внутри. А внутри собраны принадлежащие семейству драгоценные камни, жемчужины, золото, а также прочая найденная, всплывшая или намытая всячина. Разумеется, об этой комнате никто не забыл; просто все считают, что из самого красивого лучше делать тайну и что в доме всегда должна быть комната или место, куда никто никогда не заходит, даже если все знают, где это находится.

Можно добавить, что дом построен из сосны, ели, красного дерева, кое-где из палисандра и жакаранды, а что-то особенное сделано из пробки и грушевого дерева. Помимо обычного для Финляндии цветного и серого гранита, использовался весьма легкий в обработке песчаник, добытый, кстати, на ближайшем побережье. Дымоход, разумеется, сделан из кирпича, он очень высокий, и его горделивый дымовой шлейф напоминает о судне «Миссисипи».

Раз уж мы вспомнили Новый Орлеан, читателю будет небезынтересно узнать, что вкусы семейства подвергались влиянию множества мест и эпох; помимо французских окон, в их доме есть окна русские, финские, карельские, с орнаментами в стилях ампир, модерн, рококо; кроме этого, обитатели дома питают явную слабость к Аризоне. Иными словами, они выбрали все, что им нравится, и без предварительных рабочих чертежей и оглядки на архитектурные авторитеты скомбинировали это так, как им казалось правильным.

Постскриптум

Давайте притворимся, что сейчас зима, жестокая и холодная. Семейство муми-троллей впало в спячку в летнем доме. А мы прогуляемся через лес к морю – туда, где, заледенелая и одинокая, стоит их баня. Там сейчас живут зимние существа, которые забыли впасть в спячку или впали, но проснулись и не смогли снова заснуть. Недавно мимо них проходила Ледяная дева, она несла с собой опасность. Одна несообразительная белка рискнула посмотреть ей в глаза – и случилось то, что должно было. Но остальные выжили.

Дверь приоткрыта, и мы сможем заглянуть внутрь.

Где-то вдалеке мы заметим еще одно опасное зимнее создание – серую Морру, которая дышит стужей, она ужасно одинока. Ее очень тянет ко всему, что горит и греет, ко всем свечкам и лампам, но с ее приближением свет гаснет, а сама она остается все такой же холодной.

Вокруг моря вьются всевозможные тайны, которые появляются исключительно при северном сиянии, они черные, красные и совершенно неуловимые. А через мост в поисках тепла и укрытия бегут все, кто в зимнем мире не чувствует себя как дома. Воет пес Юнк, посылая на луну всю меланхолию Севера, а Малышка Мю катается с горки на серебряном подносе, она любит снег да и сама по себе не очень пуглива. У протока рыбачит с удочкой Tуу-тикки в красном полосатом свитере, а вокруг в ожидании улова сидят голодные путники. Ради хоть какого ни есть, но для уюта Туу-тикки соорудила снежный фонарь, который подчас утешает так же сильно, как и надежда на ужин.

В отличие от семейства муми-троллей, Туу-тикки признает горькое обаяние зимы и убеждает всех, что зима – это просто приключение и отказываться от него глупо.

А весной она непременно заведет свою веселую, утешительную и обнадеживающую шарманку о том, что сейчас все снова будет хорошо.

Тут и добавить нечего – разве только пожелать, чтобы вас тоже не покидало желание строить и играть, изображая то, что вы называете мечтой.

Однажды в парке

Я основательно устроилась на скамейке в сквере за церковью Сен-Сюльпис, мне нужно было придумать что-нибудь, о чем можно написать. Вокруг тихо. В высокой траве спариваются голуби, компания туристов рассаживается на скамейке напротив, где-то позади едва слышно играет шарманка.

Время от времени появляется клошар и мешает туристам, настырно втолковывая, что тоже понимает итальянский, я молчу, и в конце концов он уходит.

Я не могу понять, почему мне так трудно, ведь я всегда могла писать о чем угодно и когда угодно, просто как профессионал.

(Интересно, другие так же?)

Но сейчас на первой странице тетради написана только дата, вчерашняя.

Я стараюсь, но чем больше я стараюсь, тем хуже получается, и сочинить что бы то ни было становится все сложней и сложней.

Можно, конечно, все бросить.

Но до этого я пока не дошла.

В какой-то момент мне приходит в голову, что можно начать с чего-нибудь очень простого, такого же беспроигрышного, как дождь, который стучит по крыше домика, – потом мальчик выйдет в теплую ночь пописать, а дальше я как-нибудь вплету сюда море.

Не понимаю, почему меня так тянет вплетать море во все, что я пишу; к тому же долго описывать нечто восхитительно простое – задача чертовски сложная, и я давно должна это знать.

По сути, для начала нужны всего два-три слова (ну ладно – четыре-пять), ты заныриваешь, плывешь – и где-нибудь к шестидесятой странице уже чувствуешь себя в безопасности.

Шарманка снова заиграла, клошар вернулся. Прибежал церковный охранник, чтобы его прогнать.

А может, про любовь? Нет, вряд ли. Все большие чувства уже использованы, а мелким в литературе не место.