Летний день, или Корыто со старостью

– Все очень просто. Сначала я хотела открыть для себя его секреты. Глупость, конечно. Но мне казалось, если я встану рядом, буду наблюдать за тем, как он смотрит невидящим взглядом сквозь полотно, смешивает краски, наносит мазки, и мне откроется тайна его гения, и я стану писать лучше. Не так, как он, конечно, у каждого свой потолок, тогда я это уже поняла, но гораздо, гораздо лучше, и у меня тоже появится свой почерк и обо мне заговорят. Но потом я поняла, что я никогда не стану писать лучше, а на мои картины смотрят больше из вежливости… Лишь из вежливости! Когда приходят смотреть на его шедевры! Я и с этим смирилась. О, как тяжело далось мне это смирение, каких мук стоило осознание того, что я никогда не выйду за рамки посредственности! Внутри всё рвалось на части, я ненавидела себя, его, всех этих людей, раздавленных его талантом, и думала, постоянно думала, почему он, а не я? Почему весь этот божественный, бесценный, ошеломляющий дар достался ему?! Ему… а не мне? Ведь обычный человек не может так писать! Понимаете, не может! – Она чуть ли не билась в истерике.

– А потом? – Вновь этот ледяной тон.

– Я осталась с ним, – чуть успокоившись, продолжила она. – Я решила вырвать для себя хоть что-то! Я решила, что хоть крохотная доля славы должна достаться и мне! Я стала его музой, его спутницей, его тенью. Я сопровождала его на всех выставках, приемах, вечерах, и часть того, что было предназначено ему, снисходило и на меня. Мало, ничтожно мало, но выбирать не приходилось. Я улыбалась, жала протянутые руки, стиснув зубы, поддерживала ему листы, когда он ставил свой автограф. О, если бы кто-нибудь знал, что у меня творилось тогда в душе! А его звезда разгоралась все ярче, и казалось, что никогда не будет конца его триумфу. Прошло несколько лет, я была все эти годы рядом. И вы знаете, за эти годы один раз все-таки заинтересовались и моими работами, по-настоящему, не из вежливости. Это был самый счастливый день моей жизни. Меня попросили показать всё, что у меня есть, но работ было мало, ничтожно мало, не хватило бы, чтобы сделать одну, даже самую маленькую выставку. К тому времени я уже почти не писала, я была полностью поглощена тем, что я жена великого художника. Моя выставка не случилась. У меня был срыв. О реальной причине срыва я, конечно же, ему не сказала. Так, сослалась на усталость, на постоянные разъезды, а он, вы знаете, стал внимательнее ко мне, даже мягче. А мне стало еще хуже, я вдруг осознала, что я не супруга Гарри, не его муза и спутница, я даже на эту роль не гожусь, я просто шавка, которая крутится у его ног. Маленькая, ничтожная шавка, которая даже не способна преданно любить своего хозяина.

Мужчина не сводил с нее глаз, что в них было? Жалость, сожаление? Ей было все равно, ей хотелось поскорее освободиться от этой свинцовой тяжести, копившейся в ее груди столько лет.

– А потом была выставка всех его работ, и я поняла: это мой последний шанс. Я задумала что-то грандиозное. Вы даже не представляете, на что я решилась. Я рисковала разделить участь сжегшего храм варвара. Но мне было все равно! Я решила уничтожить его картины, все разом! И, знаете, случай помог мне, я даже не могла предположить, что сделать это окажется так просто. Выставка всех его работ, да еще на другом континенте! Неслыханное по размаху событие! Гарри сначала не соглашался, осознавал, какому он подвергается риску. Не один транспорт не дает стопроцентной гарантии сохранности груза. Мы застраховали все его картины. Но что такое деньги по сравнению с его шедеврами?! Гарри это понимал как никто другой.

Он долго колебался, но наконец дал согласие перевезти картины морем. Но это было совсем не то, что было нужно мне! – Ее стал душить смех. – Если судно пойдет ко дну, картины могли быть спасены, на дне картины могли пролежать годы, если не десятилетия, в этой чертовой упаковке они бы сохранились лучше, чем в запасниках музея. А что было бы потом? Их подняли бы со дна моря, вокруг была бы огромная шумиха… и Гарри опять ждал успех… еще более грандиозный успех! Я не могла этого допустить. Я убедила его отказаться от перевозки морем. Только самолет, настаивала я. И мне удалось его убедить. – Она в упор посмотрела на мужчину. Черты ее стали жестче. – А потом я сделала все для того, чтобы самолет не долетел. Не спрашивайте, как мне это удалось. Погибли люди, экипаж, тогда все это для меня было не важно. Важно было только то, что сгорели все до единой картины, что ни от одной из них не осталось и горстки пепла… Он был раздавлен, уничтожен. Я ликовала! Я была на вершине блаженства! О, я бы многое отдала, чтобы пережить эти мгновения снова. Многие ему сочувствовали, но меня было не провести, я видела в их глазах лихорадочный блеск. Я знала, что сделала то, о чем мечтали многие из них! Только мечтали, никто бы из них не решился! Всю грязную работу за них сделала я!