Лето круглый год

1993 год. Спустившись по трапу самолета компании Air France в Боготе, я тут же встал в очередь. Все прилетевшие вздымали руки вверх по команде охранника, после чего их прощупывали с боков. Наткнувшись на футляр моих очков, охранник попросил продемонстрировать его содержимое. Очки его не заинтересовали. После чего я перешел к стойке, где протребушили всю мою ручную кладь. До того я был твердо уверен, что подобный личный обыск это унижение. Не успел я пройти метра три от той стойки, как оказалось, что там стоит второй эшелон охраны, который "унизил" меня и всех остальных еще раз.

Потом это все повторилось на выходе. Как только я прошел пограничный контроль, где мне без лишних слов шлепнули печать в паспорте, я начал размышлять, куда же идти дальше, поскольку знал, что мне надо перебраться из международного аэропорта в местный. И тут я заметил молодого человека, держащего плакатик с моей фамилией. "Вот здорово!" – подумал я и направился к дорогому товарищу. Вместе мы прошли в багажное отделение, где обнаружилось, что одна из моих сумок-чемоданов, типичных полиэтиленовых продуктов начального периода Перестройки, развалилась, а вещи, собранные в кучку, лежат рядом. Нужно было починить сумку, что мой сопровождающий проделал очень лихо. Он полюбезничал с аэропортовской девицей, та принесла скрепкосшиватель и всадила по месту разрыва с полсотни скрепок. После чего он быстро подхватил мои две сумки-чемодана и буквально побежал куда-то. Мы выскочили на улицу, сели на маленький автобус, который и довез до местного аэропорта.

Во время перерегистрации билета оказалось, что нужно заплатить аэродромный сбор. "Три тысячи," – сказал провожатый, и я остолбенел, потому что в кармане у меня было всего 100 долларов. Чтобы продемонстрировать, что у меня таких денег нет, я вытащил все свои деньги. Провожатый заметил еще и пятидолларовую бумажку и сказал, что этого более чем достаточно. Сбегав к обменнику, он притащил шесть тысяч колумбийских песо, так что после расплаты у меня еще осталась пара бумажек. Дальше он сопроводил меня в зал ожидания и поручил заботам контролерше, которой, по всей видимости, сказал что-то о совершенно не приспособленном ни к чему русском, которого везде надо водить за руку, потому что именно так эта женщина и поступила, когда объявили посадку. Я думал, что все так и будет продолжаться идиллически.

И, как догадывается читатель, должно последовать "но", которое действительно возникло, как только в Кали я подобрал свои оклунки и пошел по направлению к выходу. Это "но" состояло в том, что я нигде не видел фигуры с плакатиком с моей фамилией, нанесенной любым способом.