Летучий корабль

Возвращение было вечером в воскресенье. Накануне он позвонил домой и был предупрежден, что Вадим Викторович и Анна Георгиевна собрались в гости на другой конец Москвы и будут поздно. Он зажег свет и походил по комнатам, наслаждаясь после вони бредовой казармы запахами дома. Не торопясь, он принял душ, надел чистую одежду, обнаружил в холодильнике кастрюлю и долго, с расстановкой, ужинал, вылавливая из щей мясные волокна. Включив телевизор, улегся на диван, к протертому головой пятну на типовых обоях. Он бранил себя за бесхребетность, из-за которой впустую потерял неделю, приобретя мозоли и простуду. Он представил, как придет на рабочее место, как поищет Толмачева, как позвонит Игорю, — Лида стояла последней в списке его дел, но он не сомневался, что и для нее он примет правильное решение.

На работе его встретили по-разному: женщины — ластясь, как спасителя коллектива, который избавил товарищей от оброка; мужчины — холодно, как пренебрегшего обязанностями лодыря, который выбрал предлог, чтобы прошляться неделю в отлучке. Только к вечеру, улучив минутку, он решился навестить Толмачева. В глубине души он не знал, на какой результат надеется, — просто ему не терпелось приблизиться к цели, от которой он еще был очень далек.

Он почти наткнулся в коридоре на Толмачева и смутился откровенной антипатии, которая выступила на невыразительном лице. Очевидного намека было достаточно, чтобы пройти с приветствием мимо, но раздосадованному Павлу показалось, что он должен разрядить обстановку, и он, подойдя к Толмачеву с дебильной улыбкой, забормотал что-то о совхозе, о хрене и о том, что готов к работе.

— Извините, Павел Вадимович, — не получится, — и Толмачев отвернулся от собеседника, который, впервые названный по имени и отчеству, даже не понял, что обращаются именно к нему, — и низвергнутый с пьедестала Павел ощутил себя ничтожеством, которого выкинули на улицу, как щенка.

Остаток дня он пытался совладать с ударом судьбы, но все у него валилось из рук, — чему коллеги, воображая бурно проведенную неделю, не удивлялись, иронизируя над Павловой рассеянностью. Ему, замкнутому в несчастье, расхотелось с кем-либо встречаться. Ближе к вечеру он пересилил себя и, следуя правилам приличия, набрал Игорев номер, но приуныл, когда женский голос ответил:

— Не будет сегодня, — неизвестная женщина пояснила бесстрастно: — Он по семейным обстоятельствам — может, завтра появится.

Облегчение, что разговора можно избежать, сменилось тревогой. Испугавшись, что заболели Николай Никитович или Екатерина Алексеевна, Павел позвонил Игорю домой, но услышал обыкновенный тягучий голос Екатерины Алексеевны.

— Павлик, он не может подойти, — проговорила она, будто он знал нечто, объяснявшее ее таинственный тон. — Давай вечером?

— А… что стряслось? — выдавил Павел.

— Ты где был-то? — сухо удивилась Екатерина Алексеевна. — В совхозе? Подожди, я в другую комнату перейду… он спит, тут события — Снежана умерла… — Она, заподозрив, что Павел умышленно бегает от проблем друга, спросила: — Ты знаешь, кто такая Снежана?

В ее фразе Павлу почудилось презрительное "Ну хотя бы это ты знаешь?". Трагическое контральто Екатерины Алексеевны огорошило его, заставляя догадываться, отчего погибла молодая женщина. Автокатастрофа? Утечка газа? Убийство? Всплыло в памяти зверское лицо драчуна, который задирал Игоря на темной улице. Приревновал отвергнутый поклонник?

— Похоже на внематочную беременность, — проговорила Екатерина Алексеевна многозначительным шепотом. — Приходи вечером, Павлик, — я его таблетками напоила…

Повесив на рычаг трубку, Павел виновато содрогнулся. Ему было неловко, что при известии о фатальном конце Игоревой связи из его памяти выскочил Ленин возглас: "Выкрутится!" Он устыдился непорядочных рефлексов памяти, но воспоминание не уходило. Одурманенная снадобьями Лена оказалась права — выкрутился…

— Что такое внематочная беременность? — спросил Павел у Ренаты Евгеньевны, которая разматывала телефонный провод. Та всплеснула руками:

— Господи! У твоих кого-нибудь?..

К концу рабочего дня он уже до тошной скрупулезности знал, что это такое. Пока он шел улицей в беспросветном осеннем унынии по аллее, под нависающей проволокой березовых веток, его изматывала картинка, которая рисовалась в фантазиях с навязчивым упорством: размазанный по раскисшей глине поселок, кладбище с покосившимися крестами; низкое небо; рыдающие бабушки в платочках; их опухшие, в хлопчатобумажных чулках, ноги, видные из-под коротких, чуть ниже колена, платьев: то есть весь кошмар похорон, через который пришлось пройти Игорю и от которого Павла даже в воображении мутило.

Николая Никитовича не было дома, а Екатерина Алексеевна встретила гостя строго. Игорь, который с дивана поднял бесстрастные глаза, показался Павлу не травмированным горем, а скорее усталым и сосредоточенным на какой-то внутренней, отнимающей все силы работе.

— А, приехал? Когда? — встрепенулся он, когда Павел вошел в комнату.