Летучий корабль

Он проснулся затемно, от шагов за окном и звяканья калитки. Потом затихло, но Павел уже не спал. Он вышел на крыльцо, сел на ступени, ежась от холода и не понимая, что его занесло на эту дачу. Держа в уме, что он привез сюда спящую наверху девушку, он удивлялся, насколько отмежевался от нее за эту ночь. В память лезли ерундовые детали — чехословацкие ботинки, китайский свитер с зашитым по краю рукавом, мокрые носочки, трогательное тепло, исходящее от ее крепкого тельца, когда она сонно перевернулась на кровати, — и Павлу, который мысленно набирал эти детали в прощальный образ, становилось мучительно жалко Лиду. Он подошел к калитке, где едва не столкнулся с Игорем, полностью одетым и наглухо застегнутым до подбородка.

— Ходил на почту, — ответил тот на удивленный вопрос, где его носит по утрам. — Звонил, как Снежана доехала.

Возникла Лида, подрагивая от холода и кутаясь в штормовку.

— Мне бы тоже позвонить, — проговорила она тревожно. Она уже думала о покинутой семье, но Игорю не улыбалось вести ее куда-то.

— Быстрее до Москвы доедем, — хозяин дома покачал головой.

Они перекусили, собрали вещи и к рассвету были на платформе. Когда сидели в электричке, Игорь, забыв про Лиду, заговорил с Павлом о работе. Его интересовало, чем занимались люди Бородина, но Павел лишь обвел красноречивым взглядом вагон с обилием лишних ушей. Компания спокойно доехала до вокзала, но дома Павел травмировал родителей — особенно впечатлительную Анну Георгиевну — ртутной депрессией серого, без кровинки, лица. Неделю, проклиная отвратительную поездку, он не находил себе места.

Все шло не так, как он задумывал. До диплома он тешил себя мечтами, что, когда он покончит учебой, жизнь потечет гладко, но теперь проблемы становились особенно заковыристыми, словно кто-то умышленно вставлял ему палки в колеса. Ему казалось, что он топчется на месте, когда надо сделать рывок; в конце концов, услышав, что пришла разнарядка на совхоз, он вызвался добровольцем — пробудив в коллегах жалость к дурачку, а в Вадиме Викторовиче, который не подозревал, что сын сам напросился на сельхозработы, — возмущение, что над ценным молодым специалистом так похабно издеваются.

В совхозе Павел приободрился: несколько дней у него вообще не было мыслей — никаких. Лишь перед сном в его закрытых глазах отчетливыми видениями являлись белесые мослы хрена среди глинистого месива, в котором тонули резиновые сапоги. Нищая деревня — одна из тех, на чьих разоренных костях поднялся в том числе и "Витязь", — казалась условно обитаемой, и только ночами в далекой темноте тарахтели, выматывая душу ревущими периодами, мотоциклы аборигенной молодежи, от которой городские гости держались подальше. Как-то после ужина, когда Павел отдыхал на лавочке под мозаичным лозунгом "Искусство принадлежит народу", среди сельчан, бредущих от автобуса домой, он узнал Лиду.

— Тебя надо разыскивать, — проговорила она, когда он позволил найти себя в гурте одичалой публики. — Хоть бы сказал, где обретаешься.

— Зачем приехала? — спросил настороженный Павел. — Случилось что-то?

Лида, отводя со лба рассыпанные волосы, чуть заметно — так, что дрогнули только уголки губ, — усмехнулась.

— Шкурный интерес. Подумала, может, мешок картошки урвать… а я тебе привезла, — Лида вытащила из котомки пакет. — Это блины.

Она сунула ему сверток. Павел знал, что ее блины состояли только из муки и воды и что вкусом эта убогая кулинария не отличалась от бумаги, в которую была упакована.

— В школе была. Ксюшенька радует… мальчишки фотографии с ней сделали — не очень хорошие. — Ее пробрала страдальческая дрожь. — Младшая сестра — вон что выделывает. Нет бы старшей… все наоборот.

Павел, забыв про боль в натруженных работой мускулах, конвульсивно подбирал слова для обтекаемого ответа. Сомнительный намек в другое время мог бы пробудить в нем игривость, но по факту ничего не пробудил. Павел повел Лиду в зал, раздобыл трехлитровую банку и, ворочая ведерным кипятильником, заварил дрянной чай. Лида по-хозяйски протерла дырявый полиэтилен. Выпили чаю, закусили картонными блинами, и расслабленный Павел отправился провожать Лиду к вечернему автобусу. Пока они шли по неосвещенной улице, рискуя переломать ноги в деревенских колдобинах, ему, подобревшему, мерещилось, что их лирическую чету провожают сентиментальные взгляды, поощряя эту мирную пастораль.