Летучий корабль

Их приличнейшая офисная связь проходила параллельно рабочим обязанностям и, казалось, не мешала никому. Павел привык, что у него всего лишь прибавилось служебных занятий, и его мысли потекли в привычном русле. Ему опять захотелось долгих разговоров с Толмачевым, и он выбрал день для будущей встречи. Набирая номер, он предвкушал, как удивится Толмачев его новостям, но трубку снял незнакомец с неприятным голосом — скрежещущим, будто несмазанная шестеренка.

— Сергея Борисовича на той неделе похоронили, — проскрипел он враждебно.

— Что-что? — опешил Павел.

— Таня, — позвал скрипучий.

Повисла пауза, в которой обездвиженный Павел тупо разглядывал мохнатую пыль на лампочке.

— Алло, доблый день, — залепетал в трубке убаюкивающий голос со странным логопедическим дефектом. Слушая Таню, Павел механически, как китайский болванчик, кивал головой и не понимал, что она говорит. Она рассказала, что Толмачева нашли с пробитым черепом в подъезде и что его, вероятно, ограбили; что они обзвонили всех, кто значился в толмачевской телефонной книжке, и если они кого-то не оповестили, то значит, что телефона в книжке не было. Поблагодарив Таню, Павел сидел, свыкаясь с полученным известием. У него явно, без преувеличений, заболело сердце, когда он вспомнил о последней встрече. Он отдавал себе отчет, что, бегая вокруг толмачевского дома и приставая с дурацкими вопросами к прохожим, он скорее имитировал разведывательную деятельность, чтобы успокоить Толмачева и себя заодно. Он вспомнил, с какой смехотворной гордостью он возвращался в тот вечер домой, и боль сделалась настолько непереносимой, что он встал и принялся ходить по кабинету.

Если когда-то жизнь казалась ему глыбой, которая, пока он взрослел, увеличивалась в размерах, то с определенного момента он лишь стоически следил, как от глыбы откалываются кровоточащие куски. Когда ушел Морозов, пустоголовый свидетель страдал от кретинизма, который мешал постижению красивой и таинственной катастрофы, мелькнувшей перед его дремучими глазами. Узнав о смерти Никиты, он угрызался, что он сам, в отличие от юного мученика, выбрал извилистую дорогу и остался в живых. Когда отплыл материк "Витязя", он считал, что кого-то предал. Но в двух важных случаях, когда дело касалось близких людей, его вина не подлежала сомнению: в том, что от него отвернулся Игорь, и в том, что погиб Толмачев.

Тем вечером Настя, которая обычно вылетала с работы ровно в шесть, намекала, что не прочь задержаться, но погруженный в себя Павел сослался любовнице на чрезмерную нагрузку. Оставаясь в одиночестве, он, расхаживая по комнате, рьяно холил и растравлял свою рану. Понимая, что мука скоро утихнет, он стремился в полной мере прочувствовать боль, растянув ее на максимальный срок. После работы он поймал машину, — как нарочно, тормознул фешенебельный "немец" с правительственным пропуском, — и поехал на Ленинградское шоссе, к заброшенному полю аэродрома имени Фрунзе, в котором теперь нуждался как в убежище, — взывая о помощи к раненым, поверженным, но все еще могущественным гигантам.

За старым зданием аэровокзала дул пронизывающий ветер. Павел отпустил машину и побрел к самолетной стоянке, хлюпая ботинками по каше из талого снега. Ноги скоро промокли. Самолеты, огороженные решеткой, с которой клочьями свисала маскировочная сетка, спали недужным сном. Кто-то из летающих машин, спустив проколотые колеса, намертво врос в землю. Поникшие лопасти вертолетов скорбно перечеркивали бледное, в предсмертном свечении небо. Поджарые бока "Ми-24" были испачканы и исцарапаны; два воздухозаборника смотрели на Павла пустыми глазницами; тяжелый стеклянный нос кабины был замаран грязью. Застыло в больном недоумении узкое строгое лицо "Ми-4". Массивный красавец "Ми-26" пригорюнился, почти касаясь брюхом поля. В трогательной неподвижности застыли сосредоточенный, нахлобученный малыш "Ми-2" и неустанный таежный работник, похожий на изящную игрушку, "Ми-1".

Павел прошел вдоль забора к горящему четырехугольнику, который оказался окном бытовки. Навстречу ему вывалилась черная, утонувшая по макушку в бушлате фигура.

— Мне бы пройти, — попросил Павел.

Он достал кошелек и вытащил наугад бумажку. Он бы отдал все деньги дочиста — любую сумму, которую запросил бы алчный охранник. Тот со скрипом отвел створку ворот.