Он видел, что, хотя испуганный Толмачев отказывается принимать предложение всерьез, ему безмерно хочется, чтобы они действительно учинили его улице осмотр.
Они почти час добирались до толмачевского дома — кирпичной пятиэтажки постройки пятидесятых годов. Поднялись по лестнице, потом спустились обратно на улицу, но признаков угрозы не заметили. Люди ходили свободно; чудаковатый дед гулял с коляской; собаковладельцы гоняли питомцев по сугробам.
— Даже если инопланетяне явятся, — бормотал Павел. — Все равно проверить надо — здоровый сон того стоит…
Он обошел кругом дом, изучил дорожки — даже пристал с расспросами к бабушке в пуховом берете. Бабушка отрапортовала по-строевому, со службистской выучкой: подозрительных людей не замечала.
Доставив Толмачева до двери, Павел, довольный собой, вернулся на улицу, упиваясь сырым, живительным воздухом. Он отвык поступать правильно и сейчас радовался, как давно не доводилось — и ему было так хорошо, что не хотелось ехать домой, к неверной жене, к неродному, но любимому сыну и к злосчастной свояченице. Он долго шел вдоль проспекта, наблюдая, как из-под автомобильных колес вылетает жидкий снег. Только через полчаса он, сообразив, что поздно, шагнул в сторону и поймал машину.
Разговоры о работе длились еще две недели, и, наконец, Павел, втиснутый в костюм советского пошива, явился по нужному адресу. В переговорной с белыми стенами он долго ждал, потом явились два человека и уселись напротив, изучая Павла с пристальным, почти на грани приличия, вниманием. Андрей Иванович и Олег Вячеславович задали Павлу несколько вопросов: их интересовало, опытен ли Павел в экономической части и знает ли он бухгалтерию. По реакции и по тому, как они обменялись разочарованными взглядами, Павел понял, что его неизвестный доброхот их обманул. Помолчав минуту, Олег Вячеславович спросил:
— Что — к Насте?
Оба поднялись.
— Идем, — бросил Олег Вячеславович. Они проследовали коридором и вышли на площадку, где пробудился от дремы спугнутый начальством охранник. Павел, мешкая, отследил боковым зрением, как тот потянулся к телефонной трубке, — и предположил, что звонок, который раздался из глубин коридора, совпал с этим жестом не случайно. Олег Вячеславович без стука распахнул дверь, за которой светловолосая девушка с пионерской готовностью вскинула голову навстречу вошедшим.
— Настя, — велел Олег Вячеславович. — Введи Павла Вадимовича в курс дела… и… — Он пошевелил пальцами в полной уверенности, что слова не нужны.
В Настиных глазах засветился взбалмошный блеск. Павел, посмотрев на клочья ее растрепанных волос, которые она пригладила рукой с обгрызенными ногтями, понял, что девушка перед тем, как вторглось начальство, спала на рабочем месте.
Пока выяснялся производственный вопрос, удивленный Павел урывками изучал Настю, опровергавшую стереотип, будто в коммерческих фирмах трудятся стильные и слегка высокомерные женщины. Настя, одетая в серенькую блузку и в такую же невзрачную юбку, была полной противоположностью этому штампу. На ее лице не было ни грамма косметики; не знающие краски волосы были небрежно схвачены резинкой. Но больше Павла удивил ее дружелюбный взгляд, очень красивший непородистое лицо с носом-картошкой. Девушка была настолько естественна и раскованна, что претенциозные дамы от сахарной торговли показались Павлу верхом пошлости. Настя по-дружески обратилась к новому коллеге, и через минуту у них установился тон, словно они всю жизнь были знакомы.
Павел сразу много узнал о жизни нового учреждения — если сахарные торговцы на любой вопрос цедили, как огромное одолжение, скупые слова, то с приветливой Настей было легко, и Павел, невольно сравнивая ее с Лидой, обычно сжатой как пружина, словно увидел со стороны, насколько неблагоприятен его домашний быт.
Настя быстро рассказала Павлу, которого определили кем-то вроде "зама по пыли", что к чему, и дела получались у него так ладно, что он, мнительный, опасаясь смены безоблачного штиля разрушительным штормом, периодически недоверчиво замирал. Но все шло как по маслу, и он даже обнаружил у себя способность выкручиваться из ситуаций, в которые время от времени попадал, потому что не хватало опыта. Особенно импонировало, что ему предоставляли значительную свободу действий и что никто мелочно не стоял у него над душой.