Летучий корабль

Где-то грохнул мусоропровод. Лида с затравленным видом вернулась на порог. Почему-то Павел понял, что если он ее ударит и изобьет, то она бросится ему на шею, и они сегодня же, — сладко, с упоением барахтаясь в душевной грязи, — помирятся, и все у них станет ладно, как раньше. Он гадливо поморщился. Взгляд уперся в витаминные посадки на подоконнике — луковицы в майонезных баночках, но вид этих сохлых луковиц, пустивших корни в гнилую, давно не обновляемую воду, сделался Павлу отвратителен до тошноты, и он обратился к красавице жене. Лида уже отступила в коридор, и в ванной включился душ. Потом Лида тихо выбралась и уже походила на себя, обычную. Исчез смытый Васиным мылом аромат косметики, но Павлу почудился другой, изводящий его душок санитарной дезинфекции. Этот смрад комком подкатился к горлу; его замутило. Он дрожащими руками вынул из буфета бутылку водки, которая осталась от поминок по Альбине Денисовне. Побить усталую, измотанную приключениями жену? На это у него не поднималась рука, и это было не по-людски — не хватало еще домашнюю жизнь превращать в кулачный бой. Заставить ее поклясться, что впредь не повторится? Аналогичные Ксюшины обещания держались максимум неделю. Бросить все, одеться и уйти? Ботинки… костюм… бритва… альбом по истории авиации… Он ежился от перечня необходимых вещей, когда возникла искательная Ксюша, — она присела на корточки, взяла его руку в свои потные ладошки и умоляюще пролепетала:

— Павлик, пожалуйста… у нее мозгов нет… она дура… — Ксюша еще что-то лопотала, обещала приготовить его любимые голубцы со сметаной, но Павел уже понимал, что он не сможет сейчас уйти.

Ночь прошла кое-как, а наутро получилось, что все вели себя как обычно, — только Лида была несвойственно для нее мягка: что-то было в ней от побитой собаки. Но в доме стало легче, словно прошла гроза, взбудораженный воздух успокоился, ветер утих, и восстановился семейный лад.

Через несколько дней Лида заговорила с Павлом о работе — по ее словам, у родственницы, Евгении Герасимовны, был то ли сын, то ли племянник, который интересовался верными людьми для полугосударственной корпорации, где заработки казались сумасшедшими даже по сравнению с доходами сахарных торговцев.

— Там одни миллионеры, — говорила она. — Никто работой мараться не хочет.

Павел с ходу отверг Лидино предложение, но в его душу запала идея уйти от нудной торгово-сахарной деятельности; ему смертельно надоел Платон с приговорами технике, которая находилась за пределами его понимания. Последней каплей было то, что Платон разругал на все корки вполне симпатичный Павлу "Ил-2".

— Не самолет, а летающий кирпич! — говорил Платон безапелляционно. — Все на нуле: и культура проектирования, и культура производства… особенно мило, что стрелок летал вообще без защиты. По пояс — живая мишень… Еще врут, что его кто-то из немцев боялся… его свои боялись гораздо больше, чем немцы.

И он говорил про тяжелый корпус, про неповоротливость, про то, что деревянный каркас не соответствовал пудовой броне, про неудачный двигатель, сводящий на нет немногие конструктивные достоинства, — употребляя недавно выученное словосочетание "задняя полусфера". Павел, которому поругаемый "Ил-2" был близок как культурный код, впитанный с детства, не сомневался, что, когда осточертеет, он сцепится со вздорным лектором всерьез, вплоть до драки. Конечно, ему не нравилась эта работа. Он знал, что огромное количество народа позавидовало бы ему черной завистью, но это ничего не меняло: подлая негоциантская деятельность вызывала у него тошноту.

Немаловажный фактор почти рассеял подозрения Павла: когда он поделился соображениями с Толмачевым, выяснилось, что тому новая фирма известна — как контора, родственная Серьезной Организации, на которую он трудился, замещая зарубежных подрядчиков.

Они сидели на скамейке, которую предварительно протерли бесплатными рекламными газетами. Накануне выпал мягкий снег; было тихо и светло. Дышалось хорошо, и было совсем не холодно; свежие сугробы, не тронутые московской грязью, в электрическом свете казались сладкими, словно сливочный пломбир. Толмачев с тревогой посматривал в сторону, где дворник поскребывал тротуар. Уловив Павлово недоумение, Толмачев объяснил нехотя:

— Я стал мнительный, Павел Вадимович. Несколько раз попалась у дома шпана — уже нервничаю. Сейчас не знаешь, кто рядом живет — две квартиры продали жуликам… четыре тысячи долларов… У нас, — пояснил он, извиняясь, словно ему было неловко выглядеть трусом, — коллегу убили, поэтому нервы ни к черту…

— Как это? — нахмурился Павел. Толмачев вздохнул.

— В двух шагах от дома ударили трубой по голове. Конечно, уголовники на каждом углу… но тема уж больно была интересная. В последнее время такие перипетии…

От Толмачева исходило невыносимое беспокойство, которое не унимали ни красоты пейзажа, ни элегическая нежность мелькающих в воздухе снежинок.

— А знаете что, Сергей Борисович, — идея показалась Павлу удачной. — Поедемте-ка посмотрим, что за шпана у вас трется.