Лев Майсура

— Эй, заходите, любезные! — зазывали покупателей бородачи-купцы. — Лучшие кожи из Харихара! Седла из них такие, что хоть век езди, все равно не протрешь до дыр. А чувяки — с ними даже ночью расставаться жаль. Как с милой в обнимку ляжешь!

Тут же продавались крепкие веревки с Малабара, ковры и шелка из Бангалура. Малурские купцы выставили напоказ красивые шерстяные одеяла. Умельцы из Чапрасдрага и Хагалвари привезли свои знаменитые железные поделки. В других палатках торговали затейливой стеклянной посудой и сахаром, которым исстари знаменита Ченнапатна.

— Сахар, сахар! Такой сладкий, что язык проглотишь! Двадцать семь фанамов за ман[51], — кричал купец, осторожно встряхивая края мешка, в котором белели крупные куски сахара, секрет изготовления которого передавался из поколения в поколение.

Хасану стало скучно. Зато когда пошли палатки оружейников, бхату пришлось чуть ли не силой тащить племянника по рядам, где купцы разложили на коврах сабли с затейливыми рукоятками, кинжалы, ножи, наконечники для пик, боевые топоры и страшное оружие воинов Голконды[52] — короткие тройчатые кинжалы, которые, войдя в тело жертвы, вдруг раскрывают свои ужасные лепестки и рвут человеческую плоть...

Покупатели тут были особенные. Рослые воинственные рохиллы из Северной Индии примеривали по руке добротные круглые щиты майсурской работы, выбирали сбрую, удила, шпоры. Не выпуская из рук длинных ружей, приценивались к оружию свирепые чауши[53]-арабы. По рядам ходили широконосые, черные, как уголь, негры. Но больше всех было на базаре сипаев — темнолицых крепких каннадига, тамилов и андхра из соседнего Хайдарабада.

Бхат и племянник не заметили, как очутились в углу базара, где, привалясь к ковровым подушкам, сидели сахукары[54]. У сахукаров смоляные бороды и сытые лица. Рядом — увертливые разбитные помощники. Такому мигни — все сделает и все достанет.

— Адаб арз[55], бхат-сахиб! — окликнул бхата один из сахукаров. — Давненько не видели тебя на базаре. Никак за деньгами пришел?

— Нет-нет, махаджан![56] — поспешно ответил бхат. — Деньги мне ненадобны.

— А то бери — процент пустяковый запрошу. Не один год друг друга знаем!

Бхат торопливо отошел от сахукара.

— Один раз попался к тебе в лапы — хватит, — недовольно ворчал он. — Я теперь ученый. Хасан!

— Чего?

— Запомни — никогда не связывайся с сахукаром. Разутым, голодным ходи, а деньги не занимай. Обманет сахукар, окрутит, и пропал человек. Недаром говорят в Майсуре: «Баньян не имеет цветов, а одалживание денег — конца».

Хасан устал и проголодался. Без всякого интереса глядел он на толкущийся кругом народ, на святых и факиров, на слепцов, которые, на все лады славя Аллаха или бога Раму, гуськом брели за поводырями. Вдруг раздался возглас:

— Мадари[57] идет, мадари!

Народ качнулся в ту сторону, откуда несся веселый галдеж и смех. Слышались выкрики:

— Хорош он у тебя!

— Молодец, мадари! А ну-ка, потешь народ!

— Начинай прямо здесь!

Хасан оживился и дернул бхата за рубаху. Уж он-то знал, что такое мадари. Разве мало прошло их по родной его Чампаке, собирая на пыльной деревенской площади детей и взрослых.

— Пойдем дядя, поглядим!

Бхат улыбнулся:

— Ну что ж, пойдем.

Над толпой плыла хитрая усатая физиономия под здоровенным алым тюрбаном. Мадари был одет в яркие лохмотья. В руке у него был высокий посох, с плеча свисал большущий, набитый всякой всячиной кожаный короб, в который норовили заглянуть сгоравшие от любопытства ребятишки. Слева от мадари мягким шаром катился большой медведь с бубенчиками на лапах, разодетый в майсурскую одежду. Держа зверя за цепь, привязанную к ошейнику, мадари отвечал на ходу.

— В лесу, в лесу поймал. Сам, конечно, — не сосед. Потешу, братцы, потешу. Обождите малость!

Наконец, мадари остановился и стукнул посохом о землю, отчего неистово задребезжали и затрепыхались привязанные к его ручке бубенчики, золотые нити и кисти.

— Тут вот и начнем! Ну-ка, Раджу! Покажи свою удаль! Не посрами хозяина!

Добрая половина базара сбежалась поглазеть на мадари и его зверя. Явились даже осторожные купцы, оставив лавки на попечение доверенных приказчиков: И хоть не силен был бхат, но и он протолкался с Хасаном поближе к мадари, который, сняв тюрбан, напялил на себя вытащенный из короба мятый английский кивер. Толпа ахнула — вылитый ангрез!

— Эй, Раджу! — гаркнул на весь базар мадари. — Ты майсурец, а я ангрез. Давай дружбу водить — чарас[58], тари[59] пить!

Медведь оскалил желтые зубы и презрительно фыркнул. Шерсть у него на загривке встала дыбом.

Толпа захохотала.

— Не желает Раджу водить дружбу с ангрезом!

— Ах, так! — вознегодовал мадари. — Тогда давай драться. Покажу тебе, майсурский дурень, как не дружить с ангрезом!

Мадари смачно плюнул на обе ладони и звонко шлепнул ими по бедрам, потом присел и, сделав страшное лицо и выставив вперед растопыренные пальцы, пошел на медведя.

— Покажи ему, Раджу! — орали зрители. — Покажи проклятому ангрезу, как умеют биться майсурцы!

Медведь тяжело поднялся на дыбы, хлопая лапами по животу. Мадари подступал все ближе.