Левая политика. Социальный диагноз

Да ничто не гарантирует вам здесь устойчивости, кроме постоянного успеха. Моя работа не связана ни с чем таким, что может иметь коммерческую ценность в обозримое время, поэтому интеллектуальная собственность для меня это пустой звук. В любом случае, вся интеллектуальная собственность, которую мы производим, работая в университете, принадлежит университету. Наши исследования осуществляются в основном на государственные деньги. Существует специальный закон (Bayh — Dole Act), согласно которому права на изобретение принадлежат университету или неправительственной организации, в которых это изобретение получено, если финансирование осуществлялось в рамках федеральной исследовательской программы. Это означает, что мы можем получить права на наше имя, но только через университет, и все права на лицензирование и продажу изобретения тоже будут принадлежать университету. Если изобретение будет иметь коммерческий успех, то доля изобретателя определяется политикой университета. Так, университет Вандербильда (где мы работаем) получает 50 % с первых 100 000 прибыли и 60 с последующих сумм¹. Если вы публикуете статью, вы передаёте права на публикацию издателю. Чтобы повторить график или картинку из вашей собственной статьи, вам нужно просить у него разрешение, которое, правда, всегда охотно даётся, если ваши цели не коммерческие.

Можно ли сказать, что эффективность отбора заявок на получение грантов в США надёжно обеспечена?

Ни в коем случае. В пределах определённых параметров система работает неплохо, но как только они нарушаются, система начинает давать сбои. Один из таких параметров — масштаб системы, она должна быть достаточно большой. Тогда люди, в ней задействованные, не оказываются все повязанными всяческими отношениями, и можно рассчитывать хоть на сколько-нибудь непредвзятую экспертизу. В Штатах это не проблема, там речь идёт о многих тысячах людей. А вот в Европе от этого страдают, потому что сообщество слишком маленькое даже в Европе в целом, не говоря уж о каждой отдельной стране. Они пытаются как-то выйти из положения, используя рецензентов из США. Мне, например, часто приходится рецензировать гранты из европейских стран. Хотя даже и в Штатах, проработав 20 лет, с кем-то устанавливаешь дружеские связи, а кому-то успеваешь наступить на больную мозоль. Второй критический параметр — это размер финансирования. Если финансирование слишком низкое, то отбор заявок на финансирование становится произвольным, что подрубает саму идею. Мы по опыту знаем, что заслуживают финансирования обычно 20–25 % заявок, а денег сейчас хватает только на 10 %. Из чего следует, что эти 10 % выбираются, по сути, случайно, тут вылезает и субъективизм, и прочие неприятные вещи.

Отбор грантов на финансирование в США основан, по сути, на согласии рецензентов. Поэтому эта система весьма эффективно отбраковывает оригинальные, действительно новые идеи — по ним трудно достичь согласия. Это ни для кого не секрет. NIH (национальный институт здоровья, финансирующий в США львиную долю исследований в области биологии) этим очень обеспокоился в последнее время и стал выдумывать специальные “инновационные” гранты для рискованных проектов с потенциально высокой отдачей. Идёт это очень туго, поскольку противоречит основам системы. Оригинальную, неожиданную идею трудно оценить объективно, особенно многим людям сразу, поэтому при оценке этих грантов субъективизм и случайность процветают ещё в большей степени, чем обычно. Конечно, учёные люди изобретательные. Если мне нужно проверить идею, кажущуюся мне перспективной, я уж как-нибудь найду способ её проверить. Есть и негосударственные источники финансирования, которые помогают затыкать финансовые дыры. Университеты дают иногда гранты на так называемые “pilot”, пробные исследования. Я думаю, секрет устойчивости научной американской системы заключается в многообразии возможностей, которое она предоставляет.