Левая рука Кальва (ЛП)

- Луций, Квинт, Иовита, Севий и Филосир, - орет он, при звуках своего имени я покрываюсь холодным потом. – Идите за мной. Остальные возвращайтесь к тренировке.

Мужчины расходятся, а моя кровь стынет в венах.

Один из бойцов хлопает меня по плечу:

- Удачи, брат.

И тоже уходит.

Мы, оставшиеся, обмениваемся растерянными взглядами. Никто не смеет открыть рот. Я еще не запомнил все имена и лица, но понимаю, что эти четверо живут в той же части казармы, что и я.

Ауктораты. Все мы.

- Сюда, - Тит жестом приказывает следовать за ним и ведет по коридору, мимо казарм в пустой двор. Здесь он снова осматривает нас и рявкает: - В линию! Быстро!

Мы тут же выстраиваемся в ряд.

- Не двигайтесь, - рычит он. – Мастер хочет поговорить с вами всеми.

Я перевожу взгляд на дверь комнаты, в которой после прибытия в лудус встретился с Друсом, и пока он не явился, успеваю молча помолиться. В первый раз он выглядел устрашающе, но теперь… теперь я понимаю, откуда взялась его легендарная репутация.

Его шаги неторопливы. Расчетливы. Каждое движение точно, как у охотящегося тигра, а мы – пять беззащитных оленей в ожидании расправы. Нагрудник не скрывает сведенные лопатки, и я уверен, что каждый мускул под толстой кожаной броней напряжен от бешенства, которое заставляет его стискивать зубы и хмурить брови до глубокой морщины на лбу. Его голубые глаза сощурены и еще более холодны, чем в ту ночь, когда он отправил меня в яму.

Друс идет вдоль строя, по очереди разглядывая каждого из нас. Он осматривает нас с головы до ног, а затем пугающе долго смотрит в глаза. Когда подходит моя очередь, я уверен, что он видит меня насквозь. Мою душу и всю ту ложь, что я скрываю под латунным жетоном, который камнем висит на моей груди.

Но он проходит мимо.

Дойдя до конца линии, он разворачивается и идет обратно.

- Пять римских граждан, - говорит Друс ровным ледяным тоном. – И все вступили в мой лудус практически друг за другом. Редко когда приходит один за год, а тут сразу пятеро с начала весны.

Он улыбается, но могу поклясться, что от этого его лицо леденеет еще сильнее.

- Я почти верю, что Фортуна благоволит мне, хотя и не представляю, за что. Возможно, я просто неблагодарный.

Улыбка исчезает, но лед не тает.

- Особенно, когда не могу отделаться от мысли, что тут есть нечто большее, чем просто пять погрязших в долгах идиотов.

Порыв посмотреть на других и найти в их глазах вину и объяснение происходящему чудовищным зудом щекочется под кожей, мужчины по обе стороны излучают такое же желание. Но я не шевелюсь. Догадываюсь, что и другие тоже.

Шеренга заканчивается, и Друс начинает обратный путь.

- Сегодня утром из моего лудуса ушло сообщение. Вернее попыталось, - он достает из-за пояса свернутый свиток и протягивает его на всеобщее обозрение: - Кто-нибудь из вас узнает это?

Он замирает. Его взгляд останавливается на мне. На Иовите. На Квинте.

Друс впивается глазами в каждого из нас. Не говоря ни слова и не опуская свиток.

Никто не отвечает. Никто не двигается. Никто не дышит.

Друс снова начинает ходить туда-сюда, высоко держа свиток.

- Говорите. Если кто-нибудь из вас узнает его или знает имя пославшего его, говорите сейчас, прежде, чем я забуду о милосердии.

Все по прежнему молчат. Друс в третий раз проходит мимо нас. Слышны только отдаленный шум и крики тренирующихся мужчин, будто находящихся за много миль от нас.

Внезапно Друс останавливается перед Филосиром и делает шаг вперед так, что их лица практически соприкасаются.

- Ты что-нибудь знаешь об этом, Филосир?

Огромный карфагенянин качает головой.

- Нет, доминус. Ничего. Клянусь.

- Ничего? – почти шепотом переспрашивает Друс. – Ты уверен? – он поднимает свиток и подносит его к глазам бойца. – Ты его не узнаешь?

Филосир мотает головой.

Друс нервирующе долго смотрит на него, затем смещается на шаг влево, и я клянусь, что чувствую дрожь, пробегающую по телу Иовиты.

- Иовита, - произносит Друс, - во всех лудусах тебя видели путающимся со служанками патрициев. До боев. И после, – он слегка щурится. – В том числе и со служанками политиков. Скажи мне, Иовита, неужели у служанок политиков какие-то особенные дырки?

Иовита молчит.

Друс приближается к нему и понижает голос до внушающего ужас рычания:

- Или ты говорил с ними о чем-то, что может заинтересовать и меня?

- Нет, доминус, - голос Иовиты дрожит, словно невысокий человек, стоящий перед ним, наоборот, больше его раза в два. – Мы не говорим. Ни о чем.

Я следующий, и пока Друс допрашивает Иовиту, не могу дышать.

Кальв Лаурея хитрый мужчина. Угрожая сообщить, что я украл деньги у Друса, он вынуждает меня играть по своим правилам. А что мешает ему устроить в этот лудус других гладиаторов? Других, чтобы быстрее найти признаки неверности Верины, но, возможно, еще и для того, чтобы твердо знать: такие как я беспрекословно подчиняются его приказам.

Голос Кальва эхом звучит у меня в ушах: «Будь осторожен, Севий. Я не потерплю ложь или измену».