Левая рука Кальва (ЛП)

Конечно же, я подчиняюсь. Я насторожен, как на арене, и внимательно слежу за каждым его движением. Мы ловим взгляды друг друга. Видит ли он что-нибудь в моих глазах? Есть ли у него причина подозревать истинную цель моего нахождения в его лудусе?

Тусклый свет лампы мерцает на его гладкой коже, выделяя острые скулы и подбородок. Что-то в его взгляде тревожит меня, и во мне крепнет уверенность: если он будет смотреть на меня достаточно долго, то вытянет всю правду.

Я опускаю взгляд и наблюдаю, как его палец лениво обводит край чаши, и через секунду осознаю, что пялюсь на него. И все это время Друс изучает меня.

Я откашливаюсь.

- Ты хотел видеть меня, доминус?

- Друс, - отвечает он с легкой улыбкой в голосе, - в этой комнате зови меня Друсом.

Его предложение общаться проще не пугает меня так, как «просьба» Кальва, но не добавляет спокойствия.

- Хорошо, Друс. Ты хотел видеть меня?

- Да, - он наклоняется и поднимает небольшой кувшин. Наливая себе вина, он смотрит на меня:

- Будешь, Севий?

Каждый раз, как он произносит мое имя, я нервничаю все больше. Возможно, он делает это специально. Кот, играющий с мышкой, которой прекрасно известно о том, сколько мышей умерло в его лапах до нее.

Он поднимает кувшин и изгибает бровь:

- Вина?

- Я… м-м… конечно. Спасибо.

Он наливает вино во вторую чашу и наклоняется вперед, чтобы отдать ее мне.

- Спасибо, доми… Друс.

Он слегка улыбается. Тонкие губы сжимаются, когда уголки слегка поднимаются вверх, но он молчит.

Я делаю глоток, и, как тогда с Кальвом, не могу сказать, похоже ли оно на соки Венеры, но вкус у него роскошный. Вино сладкое и терпкое одновременно, прекрасно выдержанное. Даже если я не знаю, зачем пью его.

Друс наблюдает за мной:

- Хорошее, правда?

Я киваю:

- Да. Очень.

- Это фалернианское вино, - он поднимает чашу, - оно не имеет себе равных.

Мне показалось, что он ждет от меня каких-то слов, но он заговаривает снова:

- Думаю, я бы желал послушать стихи. Ты любишь поэзию, Севий?

- Да, - отвечаю я, потому что не знаю, что еще сказать.

Друс подает мне развернутый свиток:

- Тогда прочитай это.

У меня замирает сердце и пересыхает во рту. Прочитать? О, боги! Я ставлю чашу и беру обеими руками:

- Я…

- Давай, - он указывает на свиток и облокачивается на подлокотник, покачивая чашу в тонких пальцах.

- Читай.

Желудок сводит от страха, я отвожу взгляд и смотрю на ряды символов. Значит, это и есть стихи? Где здесь поэзия?

- Я жду, - интонации Друса колеблются между насмешкой и опасным нетерпением.

Я перевожу дыхание.

- Прошу прощения, доминус, - я медленно скручиваю свиток, осторожно, чтобы не помять. - Я не могу.

- Почему?

Я облизываю губы и протягиваю ему свиток:

- Я не умею читать.

Он не выглядит удивленным. Нет никакой реакции вообще, и мне не понятно, о чем он думает, когда переспрашивает:

- Не умеешь?

В ушах застучала кровь.

- Да, не умею.

Неужели все граждане грамотные? Боги, не имею понятия. Получается, я только что выдал себя?

Друс ставит чашу на стол и забирает у меня свиток.

Откладывает его в сторону и складывает руки на коленях.

- Севий, если ты не умеешь читать, - снова называет меня по имени, чтоб ему пусто было, - почему же ты так нервничал, когда я расспрашивал вас утром о письме?

Едва не поперхнувшись, я отвечаю:

- Я новичок в лудусе, - я прикусываю губу, - мое место в фамилии еще не совсем понятно. Если человек, который провел здесь гораздо больше времени, решит спасти свою шкуру, то как мне, не успевшему доказать верность тебе и остальным людям фамилии, защитить свое доброе имя?

- Ты же понимаешь, что это те же самые люди, - без выражения говорит он, - которые избили тебя в первую твою ночь здесь.

В груди все сжимается. Я не знаю, как ответить, не признаваясь во лжи. Конечно же, он знает ответ, но признать это прямо было бы безрассудством.

- Ты принял наказание за них, - он склоняет голову. – На самом деле ты был наказан два раза: ими и за них. Ты думаешь, что они могут оклеветать тебя, пытаясь прикрыть задницы. И все же не называешь мне их имен.

Я храню молчание.

Друс нетерпеливо вздыхает:

- Севий, я занимаюсь лудусом уже долгое время, да и сам дрался немало.

Пугающий изгиб его брови становится еще выше:

- Я знаю, какие следы оставляет кулак, а какие тренировочный меч.

Я сглатываю, почти чувствуя соленый привкус собственной крови, пролитой той ночью, и снова прикладываюсь к вину.

Друс продолжает:

- На следующее утро на тренировочной площадке было четверо человек с очень свежими синяками, которые можно получить только в кулачном бою, - он слегка склоняет голову, кожа непременного доспеха скрипит, когда он скрещивает руки на груди. – Даже не знаю, злиться ли мне от того, что новый аукторат принялся мне лгать сразу по прибытию в лудус, или стоит впечатлиться тем, что он в состоянии ходить и драться после схватки с несколькими бойцами и кнута.

- Прошу прощения за беспокойство, доминус, - все, что я могу выдавить, - это больше не повторится.

- О, в этом я не сомневаюсь, - он прищуривается и снова поднимает бокал, - но должен признать, я заинтересован и, возможно, немного встревожен тем, кого же я принял в свою фамилию.