Лягушки

– Всё! Всё! – заключил Сутырин. – Тихонечко, тихонечко и украсим общество Натальи Борисовны Свиридовой…

– А ты, Сутырин, хоть и объявлен трагиком и первым любовником, – уже на ходу бросил Пантюхов, – и на вид Мачо с Белой дачи, но живёшь смирно, а при знакомстве с заурядной трясогузкой робеешь и мяукаешь. Не по расписанию это!

Но был уведён от Ковригина Пантюхов и усажен рядом с Натали Свиридовой. А там ещё пребывала, видимо, всё же обласканная звездой дебютантка Древеснова.

– Ну, как, Александр Андреевич, не наскучил ли вам ваш успех? – рядом с Ковригиным стояла Вера Антонова.

– Наскучил, – сказал Ковригин. – Если посчитать эту суету моим успехом. Объясните, пожалуйста, отчего хозяин замка чуть что хмурится, а то и сердится?

– Вашей Марине Мнишек куплено на «Кристи» и привезено из Англии платье «Полонез» британской принцессы восемнадцатого века, тончайший шелк, лиф, отделанный лиможскими кружевами, буфы для нежных рук. Хмелёвой подошло, принцесса тоже была рослая, я чуть-чуть ушила в талии, так нет, девица надела джинсы, тельняшку с дырами и куралесит.

И не было во взгляде синежтурской модистки (только ли модистки?) и в её интонациях осуждения дерзостей куралесившей артистки, напротив, выходило, что и Вера Алексеевна поощряла озорство Хмелёвой и, возможно, некие её протестные действия, неведомые Ковригину.

Параша Жемчугова. Параша Жемчугова. Та не озорничала и не протестовала. Не было нужды… Впрочем, чего только нынче не мог не нагородить любезный гогочущей публике комик Пантюхов, громила с чёрными кудрями, так и не осчастливленный ролью Варлаама? Как на речке было на Казанке. Грозный царь пировал и веселился… Изловить и повесить!

Кстати, Параша в зале присутствовала. Прасковья (она же Полина) Древеснова, всё же добившаяся милостивого внимания Натали Свиридовой.

Чтобы истребить в себе сумятицу необязательных мыслей, Ковригин спросил Антонову:

– А что это за субъект, на полусогнутых семенящий за Острецовым? Ему бы ещё полотенце через руку. Ко мне подходил подтвердить, что он Цибульский, а не Цибуля-Бульский…

– Висячок-то наш? – поморщилась Антонова. – В смысле Виссарион. Якобы в честь Белинского. Меленький такой?

– Ну, он не меленький, – сказал Ковригин.

– Казаться хочет меленьким и незаметным, – пояснила Антонова. – Вроде бы на побегушках и более никто… А молва прочит его во дворецкие в Журино… Сегодня он приставлен к столу и кухне. А может, и к послефейерверочному бдению в замке. Но ко всему и ко всем в городе вхож. Существо, утверждают, подземельное или подводное.

– А может, и земноводное? – предположил Ковригин.

– Не знаю, – сказала Антонова. – А только не без его участия я не получила работу в спектакле… Кроме как переделки костюма из красного бархата… Раз он подходил к вам и рекомендовал себя Цибульским, значит, его подогнала к вам необходимость. Но находиться рядом с ним следует с опаской…

Прервав разговор Ковригина с Антоновой, подлетела к ним отвергнувшая платье «Полонез», а вместе с ним, видимо, и должность королевы бала, подлетела на минуту и унеслась к музыкантам из ночных клубов, проявив при этом умение выражать свойства своей натуры жестами и ритмами современных танцполов.

– Дурачится, – сказала Антонова. – Дерзит.

В минуту же общения Хмелёва чмокнула в щёку опекуншу (так назвала Антонову), а затем и Ковригина («Наконец-то выражаю благодарность за роль!»), обняла Антонову за талию, стала ей что-то шептать, сказала: «Ещё увидимся во время фейерверка!» – и унеслась.

Антонова обернулась, увидела, что Острецов со свитой стоит спиной к ней возле Свиридовой (Мороз-воевода дозором обходит владенья свои), накрыла ладонь Ковригина своей рукой и тут же убрала её. Ковригину был доверен клочок бумаги.

– Сожмите ладонь, – шепнула Антонова, – и прочтите не здесь. На потолке и на стенах наверняка камеры наблюдения…

Ковригин стоял взволнованный.

– Какие у неё глаза, – пробормотал он, наконец.

– Обыкновенные, – сказала Антонова. – Не обольщайтесь. И ко всему происходящему, прошу вас, относитесь со здравым смыслом опытного мужика.

– Ярь-медянка, – произнёс Ковригин. – Ярь веницейская…

– Причём тут ярь-медянка? – удивилась Антонова.

– Вы же художник, Вера Алексеевна…

– Ну, не художник, – покачала головой Антонова. – Скажем так, имею к ним отношение…

– Неважно, – сказал Ковригин. – Я-то тем более не художник. Но в голове моей набито столько всяких сведений, порой вовсе мне ненужных, я уже говорил вам об этом, однако иные из них просыпаются… Вот и теперь… Ярь-медянка «веницейская», краска то бишь, в отличие от нашей приготовлялась не из кислых щей, а на виноградном уксусе, тот давал чистый зелёный цвет с голубоватым оттенком. А вот ярь с шафраном выходила ярко-зелёной. Но вспомнилась мне ярь-медянка именно из-за слова «ярь». В глазах у Хмелёвой была нынче ярь!

– Дурь! – сказала Антонова. – Дурь была в её глазах! Но, впрочем, может, и ярь…

– А вот в автобусе, – в размышлениях своих Ковригин будто бы и не услышал слов Антоновой, – в глазах у неё были кислые щи…