Либеральные реформы при нелиберальном режиме

Кроме того, нелиберальный характер дореформенной эпохи наложил определенный отпечаток на правила передачи надела, породив прежде всего ряд вопросов относительно законного укрепления за крестьянами земли, – как мы убедились в главе 6, реформы не смогли предложить здесь ясного юридического ответа. Все что касалось будущего надела, зависело, от неизбежно политизированного решения общины о том, нужен ли передел и когда его проводить, но при этом было не вполне ясно, какой передел – последний или будущий – должен быть взят в качестве основания для укрепления земли за теми, кто не участвовал в переделе. Поскольку же из‐за общинного характера землепользования и неразвитости земельного рынка продолжала сохраняться чересполосица, это вело к значительному занижению стоимости земли, и денежная компенсация редко могла удовлетворить выделенцев, которые своими требованиями о нарезке надела к одному месту угрожали разрушить общину. Неразвитость земельного рынка создавала атмосферу двусмысленности, а также, – условия для злоупотреблений при выборе земли для выделенцев. Крестьяне, в силу своей изолированности от гражданского общества, были не очень‐то склонны доверять чиновникам, на которых была возложена задача разрешения спорных вопросов. А то обстоятельство, что правительство не было в своих действиях сковано требованиями закона, открыло двери для «административного давления».

Все эти недостатки законодательного обеспечения реформ, естественно, имели бы значение только в переходный период. Как только основная масса переделяемых наделов перешла бы в личную собственность, а бóльшая часть чересполосных земель прошла бы через процесс землеустройства, и крестьяне стали собственниками объединенных участков земли, все эти несовершенства стали достоянием истории. В самом деле, по мере того, как ход реформы менялся в соответствии с крестьянскими требованиями (что проявилось, например, в выдвижении на первый план так называемого «группового» землеустройства и в утрате интереса к выделу отдельных хозяйств), ослабевало противостояние как в самой крестьянской среде между противниками и сторонниками реформ, так и между крестьянством и правительством. Обида и возмущение сохранялись бы еще какое‐то время, но они перестали бы быть реальной политической силой.

Однако второстепенные решения правительства стесняли развитие рынков и препятствовали интеграции крестьян в гражданское общество, тем самым бросая тень на долгосрочное воздействие реформ. Эти пагубные для рынка решения – ограничение размеров владений, запрет на продажу или залог земли юридическим или физическим лицам, не принадлежащим к крестьянскому сословию, и субсидирование антирыночного кооперативного движения – отрицательно сказывались на росте крестьянской предприимчивости, инициативности и, в конечном счете, на перспективах сближения крестьянства с гражданским обществом. И эти решения правительства не кажутся чем‐то случайным. Скорее они выглядят как естественный результат характерного для режима снисходительного отношения к крестьянам, укоренившегося представления, что они нуждаются в опеке, и недоверия – или страха и отвращения – к рынкам.

Должны ли мы заключить, учитывая эту ущербность, что у добровольной либеральной реформы в условиях нелиберального режима мало шансов привести страну к либеральной демократии? В одном смысле, несомненно, история подтверждает предположения Норта: как он и предполагает, ключевые деятели элиты не намеревались идти к либеральной демократии. И царь, и та часть дворянства, которая поддержала Столыпина, рассчитывали на то, что реформа улучшит материальное положение крестьян и явится хотя бы по видимости политическим действием по облегчению страданий крестьянства. Но если бы им сказали, что целью реформ является либеральная демократия, они, несомненно, отшатнулись бы от них. Что касается самого Столыпина, здесь нет полной ясности. Но ведь не имеет большого значения, что на самом деле думал Столыпин – без поддержки царя и/или дворянства, он ничего сделать не смог бы. Столыпинские реформы не были примером того, как элита добровольно стремится поделиться властью и подрезать собственные крылья.

Тем не менее реформы могли двинуть Россию в сторону либеральной демократии. Возможно, необходимо было соблюдение трех условий. Прежде всего, конечно, нужно было время – на то, чтобы реформы охватили всю страну и начали ощущаться ее результаты. Во‐вторых, правительство должно было исправить множество ошибок в своей политике: отменить предел на расширение крестьянского хозяйства; убрать препятствия для развития ипотечного кредитования; прекратить субсидирование конкурировавшего с частным сектором кооперативного движения, направлявшегося социалистически настроенной интеллигенцией. В‐третьих, крестьяне должны были занять заметное место в жизни гражданского общества.

Второе и третье условия дополняют друг друга: исправление ошибочных решений повысило бы роль крестьян в гражданском обществе, а это сплотило бы политические силы, готовые способствовать успеху реформ.