Личные дела

– Все так и скажут. Дочь Ронджита сбежала с мальчишкой из семьи Банерджи.

– Ага, и этот мальчишка увез его единственную дочь, – улыбнулся Нил, а потом взял ее руку, чтобы поцеловать пальцы. – А через несколько лет, к тому моменту, когда у нас уже будет собственная квартира, они об этом забудут.

Когда они впервые поцеловались несколько месяцев назад, Нил был гладко выбрит. Теперь же он отращивал бороду. Ей нравилось прикосновение его щетины вокруг губ во время поцелуев, но в ресторанчике, при всех, Мишти и Нил целоваться не могли. С большой вероятностью их бы выгнали за непристойное поведение или что еще хуже – на них набросилась бы разъяренная толпа самопровозглашенных блюстителей нравственности и заставила бы позвонить родителям и во всем признаться.

Ей хотелось, чтобы он целовал ее на глазах у всех. Это решило бы почти все их проблемы.

– Мы будем свободны, Мишти. Свободны ото всех. От моей и твоей семьи и ото всех наших соседей. Может, нам даже не придется возвращаться в Калькутту.

Мишти никогда не бывала нигде за пределами штата. Она ездила только на пляж в Диге, а летом – в Дарджилинг. Мишти едва говорила на хинди: она немного знала его лишь из болливудских фильмов, которые смотрели ее двоюродные сестры.

Она не попыталась высвободить руки, потому что не хотела обижать Нила. Он ждал, пока она что-нибудь ответит.

– Когда мы поедем?

– Я начинаю работать через три недели. Я никому об этом не рассказал: ни семье, ни другим людям, так что никто ничего не заподозрит. Тебе только надо собрать вещи и встретиться со мной на станции в Ховрахе.

– А когда мы поженимся?

– Я все подготовлю. Найду храм, куда мы сможем пойти. Поженимся сразу, как приедем в Дели. Мишти, у нас все будет в порядке.

Ей хотелось что-нибудь ответить Нилу, чтобы он понял, как сильно ей этого хочется. Сначала все казалось лишь фантазией, но теперь Мишти представила себе маленькую опрятную квартирку с желтыми занавесками. Кровать с балдахином, как у бабушки в комнате. Шум вытяжки на кухне, в которой пахнет рыбным карри с горчицей. Его любимым.

Она не собиралась ничего никому рассказывать. Ей удалось хранить этот секрет целых четыре дня. Каждый день Мишти складывала несколько вещей в сумку, которую спрятала под кроватью.

В один из вечеров она помогала маме чистить картошку к ужину. Мама полушепотом жаловалась на свою невестку, рассказывая, что та сплетничает с домработницей:

– Она что, не понимает, что эта женщина ходит и к другим людям, разнося новости по всему району? Зачем разговаривать с домработницей о семье и доме?

Обычно у Мишти слезились глаза, когда она резала лук, но в этот вечер лука не было. Тем не менее она плакала, но мама ничего не заметила. Она была слишком занята тем, что перекладывала картошку в большую сковородку с кипящим маслом. Мишти пристально взглянула на маму, вытиравшую вспотевший лоб краем сари.

– Мам, – тихо сказала она.

– Что такое, Мишти?

– Я приняла одно решение, но не хочу, чтобы ты сердилась.

Мама прищурилась из-за поднимавшегося над сковородой пара.

– Ты о чем?

– Я еду в Дели.

– Зачем? Что такое?

– Мам, я еду в Дели с Нилом Банерджи.

Ее мать несколько секунд стояла неподвижно, разглядывая выцветшую плитку на стене кухни. Картошка могла сгореть, если ее не вынуть из масла.

– C Нилом Банерджи, – медленно повторила мама.

– Мам…

– Давно у вас все это происходит?

– Несколько месяцев. Меньше года. Раньше я никогда с ним не разговаривала. – Мишти перестала плакать, увидев ярость во взгляде матери.

– И что, он хочет взять тебя с собой в Дели и держать тебя там в качестве шлюшки?

– Мы собираемся пожениться. Ты же с ним даже не разговаривала и не знаешь, какой он.

– Я прекрасно знаю, что представляют собой Банерджи. Наркоманы. Пьяницы. Ты видела, в каком состоянии их мать?

– Она нуждается в помощи.

– Никуда ты с ним не поедешь.

– Я рассказала тебе, потому что хочу попрощаться. Я могла уехать, не сказав ни слова.

– И папа поехал бы за тобой и вернул бы тебя на место.

– Мам…

– Мишти, послушай, ты слишком молодая, чтобы это понимать. Мальчики вроде него…

– Я знаю, что ты собираешься мне сказать.

– Тогда мне не придется этого делать.

Мишти взглянула на сковороду. Картошка почернела. Теперь ее нельзя было есть. Мама вздохнула и сняла сковородку с плиты.

– Придется начать сначала. Достанешь еще картошки, ладно? – попросила она.

Мишти написала Нилу, предложив встретиться в их обычном месте. Когда она приехала, он уже ждал ее на скамейке. В руках у него была бумажная тарелка с пакорами[15], и он обмакнул одну из них в острый зеленый соус чатни.

Мишти села рядом. Она заметила, как от него пахнет мылом. Розовым, таким, как то, что мама использовала на кухне, когда мыла руки после готовки.

– Буду скучать по еде. В Калькутте лучшая уличная еда, любого спроси, – сказал он.

Она села ближе, и их бедра соприкоснулись. Мишти было приятно осознавать, как сильно они с Нилом сблизились. Сейчас они даже не замечали, как оба выпрямились. Она знала его всю жизнь, хотя это и не всегда было так. Нил с набитым ртом посмотрел на нее. Мишти не пришлось ничего говорить – он и так все понял.