Отныне в это была вовлечена вся лига, поскольку все они получили предупреждения. Однако они все равно так ничего и не добились. Двое-трое склонялись, что это лишь дурная шутка. Леопольд Элкус полагал, что Чапин невиновен, несмотря на предупреждения, и советовал искать виновного в другом месте. Некоторые – поначалу таких было весьма мало – рассматривали мысль обратиться в полицию, однако их отговорили, главным образом Хиббард, Бертон и Элкус. Коллар и Гейнс приехали из Бостона и попытались реконструировать события вечера и четко обрисовать перемещения Чапина, однако из-за разногласий у них ничего не вышло. В конце концов Бертон, Кэбот и Ланг были делегированы к Чапину.
Он лишь улыбался визитерам. По их настоянию Чапин описал свои действия памятного субботнего вечера, припомнив их однозначно и подробно. Он взобрался вместе с ними на утес и посидел там на скамейке, а ушел вместе с группой, которая возвращалась в дом. Он не заметил, что Харрисон уселся у обрыва. В доме, не будучи картежником, он устроился в кресле с книгой и так и проводил время, пока не поднялся шум из-за отсутствия Харрисона – где-то около полуночи. Такова была его история. Он не рассердился, хотя его и несколько уязвило, что лучшие друзья могли вообразить, будто он способен желать вреда одному из них, в то время как им должно быть прекрасно известно, что единственная борьба в его сердце ведется за главенство между привязанностью и благодарностью. Он улыбался, но был задет. Что же до полученного ими предупреждения, то тут дело обстояло по-иному. А что касается сего произведения, заявил он, то сожаление, что они заподозрили его не только в насилии, но и в угрозах дальнейшего насилия, переросло в возмущение по поводу обвинения в столь жалком образчике стихосложения. Чапин всесторонне и решительно раскритиковал его. Если в качестве угрозы это предупреждение еще и можно признать действенным, хотя сам-то он так не считал, то в качестве стихотворения оно отвратительно. Чапин и предположить не мог, что лучшие друзья способны обвинить его в подобном преступлении. С другой стороны, закончил Чапин, он осознает, что должен простить их, и прощает полностью и безоговорочно, поскольку ему совершенно ясно, что они изрядно напуганы, а потому их нельзя привлекать к ответственности.
Кто же тогда разослал предупреждения, если не он? Чапин понятия не имел. Естественно, это мог сделать любой, знавший о том происшествии и получивший сведения о недавнем. Одна гипотеза стоит другой, если только им не удастся обнаружить нечто конкретизирующее подозрения. Намек мог бы предоставить почтовый штемпель или сам отпечатанный текст. Возможно, им лучше заняться поисками пишущей машинки.
Комитет из троицы посетил Чапина в его квартире на Перри-стрит и сидел вместе с ним в комнатке, которую тот использовал в качестве кабинета. После своего услужливого предложения он поднялся, доковылял до пишущей машинки, похлопал по ней и улыбнулся:
– Уверен, этот постыдный хлам не был написан на ней, если только один из вас, парни, не прокрался сюда и не воспользовался ею без моего ведома.
Николас Кэбот проявил достаточно твердости и подошел к машинке, вставил в нее лист бумаги, напечатал на нем несколько строк, затем убрал его в карман и унес с собой. Проведенное впоследствии исследование показало, что Чапин не обманул. Комитет составил отчет, последовали обсуждения, но миновали недели, и вопрос сам собой сошел на нет. Большинство из них, немного застыдившись и придя к убеждению, что кто-то устроил злой розыгрыш, сочли себя обязанными продолжить дружеские отношения с Чапином. Насколько знали те шестеро, с которыми я разговаривал, ему об инциденте больше не напоминали.
Во вторник вечером я все это кратко изложил Вулфу. Он отозвался:
– Тогда смерть судьи Харрисона, замышленная либо Провидением, либо Полом Чапином, была импровизированной. Так забудем же о ней, чтобы она не захламила наш разум. Если бы мистер Чапин довольствовался смертью этого человека и обуздал порыв похвастаться, то мог бы считать себя благополучно отомщенным – в данном отдельном случае. Однако тщеславие его разоблачило. Он написал угрозы и всем разослал. А это было опасно.
– Насколько вы уверены?
– Уверен…
– Что он разослал угрозы.
– Разве я не сказал, что он это сделал?
– Ага. Простите, что я существую.
– Не стал бы брать на себя такую ответственность. Меня хватает лишь на прощение самого себя… Однако довольно о судье Харрисоне. В каком бы хаосе он сейчас ни обитал, позволим себе надеяться, что созерцает он его с более умудренной сдержанностью. Я рассказал бы тебе о мистере Хиббарде, но рассказывать нечего. Его племянница, мисс Эвелин Хиббард, сегодня утром наведалась ко мне.
– О, так она приходила. Я думал, она явится в среду.
– Она ускорила свой визит, получив отчет о собрании прошлым вечером.
– Проболталась о чем-нибудь новеньком?