Лига перепуганных мужчин

Он поднялся со стула, взял тарелку и перенес ее на другой столик в конце зала. Затем вернулся за хлебом с маслом и стаканом воды. Я подождал, пока он не закончит переселяться, а потом поднялся и сам, прошел к столику в конце и уселся напротив него. Я разозлился, потому что мое ловкое вступление пошло насмарку. Продавец и посетители наблюдали за нами, но только от скуки. Я полез в карман, достал деньги и вытащил из них пару двадцаток.

– Слушай, – начал я, – через день-другой я все равно мог бы тебя выследить, но это будет излишней тратой времени и денег, с тем же успехом я могу вручить их тебе. Вот сорок баксов. Половина сейчас, если ты мне скажешь, кто тебе платит, а вторая потом, когда я проверю. Я влюбом случае выясню это, а так сберегу время.

Черт побери, он опять встал, взял свой суп и вернулся к первому столику! Пара посетителей начала смеяться, а продавец крикнул:

– Эй, дай человеку поесть спокойно, может, ты ему просто не нравишься!

Я уже вполне завелся, чтобы расквасить кому-нибудь нос, вот только ни к чему хорошему это не привело бы, так что я сдержался и изобразил усмешку. Взял хлеб с маслом и воду коротышки, перенес и поставил перед ним, затем бросил десять центов на прилавок, сопроводив словами:

– Дайте ему горячего супа и добавьте туда яда.

А потом вышел.

Я неспешно прошел квартал до «родстера». По пути я заметил в табачной лавке Фреда Даркина, и мне пришла в голову мысль подойти к нему и велеть не спускать глаз со своего дружка Пинки и, быть может, поймать его за телефонным звонком или чем-то еще. Однако, зная особенности работы его мозга, я все-таки решил, что лучше оставить его заниматься основной работой, и потому сел в машину и направился на север.

Я совершенно не понимал коротышку. Возможно ли, чтобы выглядящий подобным образом детектив являл собой образчик честности? Кто платил ему столько, что на сорок долларов он посмотрел как на обертку от мыла? Кто столь заботился сохранить в неизвестности, для кого Пинки следит за Полом Чапином? Версия инспектора разумной мне не представлялась, даже если Леопольд Элкус в тот день и подсобил с виски Дрейера. С какой стати ему следить за Чапином? Конечно же, все возможно, однако я привык не занимать мозг идеями, пока они не станут чуть поосновательнее, нежели просто возможными. Если это был не Элкус, то кто? Возможно, кое-кто из честной компании, до того испугавшийся меморандума Вулфа, что затих и пришел к мысли, будто ему необходимы собственные отчеты о деятельности калеки, но в таком случае к чему вся эта таинственность? Двигаясь по городу, я мысленно перебирал список, но ни к какому выводу так и не пришел.

Я поставил «родстер» в гараж и направился домой. К моему возвращению почти подошло время обеда. Вулф оказался в кабинете, за своим столом. Он чем-то занимался. Поднос с пивом был отодвинут в сторону, а сам он склонился над листком бумаги, изучая его с помощью увеличительного стекла под направленным светом лампы. Он взглянул на меня, кивнул и вернулся к своему занятию. Под пресс-папье лежала небольшая стопка подобных листков. Отпечатанное на машинке начиналось следующим образом: «Ты должен был убить меня, увидеть мой последний вздох». Это было первое предупреждение.

Довольно скоро Вулф снова поднял взгляд и моргнул. Потом отложил лупу. Я поинтересовался:

– Образцы Фаррелла?

– Да. Мистер Фаррелл принес их десять минут назад. Он решил взять образец печати каждой машинки в конторе мистера Оглиторпа. Я исследовал два и отверг их – вот эти, отмеченные красным карандашом. – Он вздохнул. – Знаешь, Арчи, как поразительно быстро убывает день в это время года, а раннее наступление темноты словно растягивает время между ланчем и обедом. Пожалуй, я уже обращал на это внимание.

– Не так часто, сэр. Лишь один-два раза в день.

– Вот как. А следовало бы почаще. Ты не умылся.

– Нет, сэр.

– Там два фазана, которых не стоит заставлять ждать.

Я пошел наверх.

После обеда мы вместе потрудились над образцами Фаррелла. Всего их оказалось шестнадцать. В машинках Фаррелл не так уж и разбирался. Напечатал он изрядно, однако для нашей цели это не имело значения. Я принес увеличительное стекло из оранжереи, а Вулф продолжал работать со своим. Также не имело значения, какой оригинал мы брали для сравнения, если только это не была одна из копирок, поскольку было точно установлено, что все предупреждения отпечатали на одной и той же машинке. Проверяли мы весьма скрупулезно и окончательно исключали образец только после того, как изучили его оба. Вулф обожал подобный вид работы, буквально наслаждался каждой ее минутой. Исследовав образец и убедившись, что «а» не выскакивает со строки, а «н» не кривовата, он удовлетворенно кряхтел. Мне же такая работа нравилась, только если она приносила результат. А по мере того как мы приближались к последнему образцу в стопке, единодушно отмечая просмотренные красным карандашом, веселее мне не становилось.