Лига перепуганных мужчин

На лице калеки так и не дрогнул ни один мускул. Он мне не нравился, но все же я восхищался им. Его светлые глаза, до этого не отрывавшиеся от Вулфа, теперь задвигались. Он взглянул в сторону, на кресло, которое я поставил для него, сжал кисть на рукояти трости, проковылял три шага и сел. Потом снова посмотрел на Вулфа:

– Двадцать лет я прожил в жалости. Не знаю, чувствительный ли вы человек, равно как и не знаю, способны ли вы догадаться, что может сотворить подобная диета. Я презирал ее, но жил за счет нее, потому что голодный ест все, что может заполучить. Затем я обрел поддержку кое в чем другом. Я ощутил гордость за достижения, я ел хлеб, который сам зарабатывал, и выбросил трость, необходимую мне для ходьбы, – ту, что мне подарили, – и купил свою собственную. Мистер Вулф, я покончил с жалостью. Я наглотался ее до тошноты. И я был уверен, что, какую бы помощь мне ни оказали мои товарищи, по дурости и с отчаяния, это не будет вновь жалостью. – Он умолк.

– Не уверены, – прошептал Вулф. – Не уверены, если только не носили смерть наготове.

– Правильно. Сегодня я узнал это. Кажется, я приобрел новое и действующее отвращение к смерти.

– А что касается жалости…

– Она нужна мне. Я прошу о ней. Час назад я выяснил, что вы завладели моей шкатулкой, и обдумал способы и средства. И я не вижу другой возможности, кроме как взмолиться перед вами. Сила, – его губы тронула улыбка, не отразившаяся в глазах, – не подходит. Сила закона, естественно, при данных обстоятельствах не рассматривается. Ловкость… Я не обладаю ею, единственно лишь в словах. Не остается ничего другого, кроме как воззвать к вашей жалости. Я так и поступаю, обращаюсь к вам с заявлением, говоря юридическим языком. Шкатулка принадлежит мне по праву покупки. Содержимое принадлежит мне… по праву жертвоприношения. Я могу сказать, и по праву покупки, только не за деньги. Я прошу вас отдать ее мне.

– Что ж… И какое же заявление вы можете выдвинуть?

– Заявление о своей нужде, своей крайней нужде и вашем безразличии.

– Вот здесь вы ошибаетесь, мистер Чапин. Мне она тоже нужна.

– Нет. Это вы ошибаетесь. Для вас она бесполезна.

– Но, уважаемый сэр, – Вулф направил на него палец, – если я позволяю вам быть судьей ваших собственных нужд, вы должны предоставить такую же привилегию и мне. Какое другое заявление?

– Никакого. Говорю вам, я получу ее из жалости.

– Не от меня, мистер Чапин. Давайте говорить то, что действительно думаем. Вы могли бы сделать одно заявление, которое окажется действенным… Подождите, выслушайте меня. Я знаю, что вы не готовы его сделать, пока еще нет, а я не готов просить о нем. Ваша шкатулка хранится в надежном месте, в полной сохранности. Она необходима мне здесь для уверенности, что вы придете ко мне, когда я буду готов к вашему визиту. Пока я еще не готов. Шкатулка нужна мне как гарантия того, что, когда настанет время, вы дадите мне то, что я хочу и намерен получить. Я готовлюсь к встрече с вами. Вы сказали, что приобрели новое и действенное отвращение к смерти. Тогда вам следует подготовиться, так как лучшее, что я смогу предложить вам в тот день, когда вы придете за своей шкатулкой, будет выбор между двумя смертями. На данный момент я оставлю это таким же загадочным, какими и звучат мои слова. Возможно, вы меня понимаете, но вы, безусловно, не попытаетесь опередить меня… Арчи. Чтобы мистер Чапин не заподозрил нас в плутовстве, пожалуйста, принеси шкатулку.

Я подошел к шкафу, отпер его, взял шкатулку с полки и отнес к столу Вулфа. Я не видел ее со среды и совсем позабыл, какая она шикарная. Определенно вещица была что надо. Я даже поставил ее с осторожностью. Калека не отрывал глаз, как мне казалось, скорее от меня, нежели от шкатулки, и у меня возникло представление, как ему, вероятно, было приятно, что я вожусь с этой его вещью. Единственно из нижайшей подлости я провел туда-сюда по шкатулке рукой. Вулф велел мне сесть.

Чапин вцепился в подлокотники кресла, словно намереваясь подняться. Затем спросил:

– Могу я открыть ее?

– Нет.

Он встал, пренебрегши тростью и опершись рукой о стол:

– Я всего лишь… подниму ее.

– Нет. Простите, мистер Чапин. Вы не притронетесь к ней.

Калека наклонился вперед, впившись в Вулфа взглядом и выпятив подбородок. Внезапно он разразился смехом. Это был прямо дьявольский смех. Я думал, Чапин задохнется. Он все не мог остановиться. Потом смех иссяк, и калека развернулся и взял трость. Мне показалось, что он на грани истерики, и я приготовился вскочить. Вдруг ему взбредет в голову ударить тростью Вулфа, но снова ошибся в нем. Он принял свою обычную позу, наклонившись вправо, а головой для равновесия чуть влево, и по взгляду его светлых глаз, вновь устремленных на Вулфа, ни за что нельзя было догадаться, что у него вообще имеются какие-либо чувства.

– Когда вы придете сюда в следующий раз, мистер Чапин, – произнес Вулф, – сможете забрать шкатулку.

Чапин покачал головой. Его интонация изменилась, стала резче.

– Не думаю. Вы совершаете ошибку. Вы забываете, что у меня была двадцатилетняя практика самоотречения.