Лёнькин букварь

Как Андрей с невидящими глазами ремонтировал замки, было для всех загадкой и удивлением. За это его и уважали во всех деревнях. Нас всех Андрей знал. Весной, когда он приходил к нам, первым долгом спрашивал, как мы растём; ощупывал нас по плечам, по голове и говорил, что подросли за год; спрашивал, как мы учимся, что у нас в хозяйстве. Но ходить рядом под ручку у нас считалось почему-то неприличным и вызывало насмешку: «Идут, как Андрей с Гашей».

В дождливое утро мы ждали ребят, ждали, кто пойдёт, кто не захочет мокнуть. Однажды мы пустились с Мишкой в школу вдвоём. Ребята, кто сразу не пошёл из дома, кто вернулся с дороги, а мы пошли. Брат взял мою сумку и приказал не отставать, зашагал так, что я с трудом успевал за ним. Я старался заговаривать Мишку, чтобы он потише шёл, спрашивал:

— Миш, а если бы Буланка была нашей, мы ездили бы на ней в школу?

— От неё у нас молодые были бы. Мы ездили бы на молодых. Она отдыхала бы.

— Миш, а нам её больше не отдадут?

— Не отдадут. Ничего. Без лошадей лучше научимся пешком ходить. Она пусть для колхоза работает.

— Миш, а ты выучишься, кем будешь?

— Я лётчиком буду.

— А я… я путешественником.

— Вот и учись путешествовать сейчас, — отвечал брат. Дождь то припускал, то затихал, то сыпался крупными каплями, то сеялся мелкой водяной пылью. Мы останавливались под ракитками в одоньях, у кустов на перевале, в лощине, но вся листва была под ногами, а ветки не удерживали дождь. Отдохнув и очистив обувь от грязи, мы пускались снова в путь.

В этот дождливый день ребят в школе было мало, Алексей Сидорович посадил нас в одном классе и учил один. Нашего учителя он отпустил домой в Малое Тёплое. Мы были промокшие насквозь, сушились у трубок.

В большую перемену, лишь Алексей Сидорович вышел за дверь, ко мне подошёл Алёшка и пригласил меня за собой. Я пошёл. Он провёл меня мимо двери своей комнаты, по узкому коридорчику подвёл к лесенке и показал следовать за ним.

С лестницы мы ступили на площадку. Алёшка звякнул в потёмках железом. Передо мной растворилась дверь, и я оказался у входа на чердак.

На чердаке был пол, было два слуховых окна, через которые пробивался свет. Я пригляделся и увидел на полу множество книжных листов, ящики. Я поднял листок. На нём были напечатаны стихи. Я подошёл к свету и принялся читать.

КУКУШКА[2]

Пышные гнутся макушки,
Млея в весеннем соку;
Где-то вдали от опушки
Будто бы слышно: ку-ку.

Сердце! — вот утро — люби же

Всё, чем жило на веку;
Слышится ближе и ближе,
Как золотое, — ку-ку.
Или кто вспомнил утраты,
Вешнюю вспомнил тоску?
И раздаётся трикраты
Ясно и томно: ку-ку.

17 мая 1886

Мне захотелось прочитать это Алёшке вслух, но он был глухой. Я взглянул на него. Он стоял радостный, смотрел на меня, не дыша. Он, наверное, понял, что мне понравились стихи, поднял ещё несколько листков, свернул вчетверо и показал засунуть их в карман. Я отказался. Алёшка что-то стал показывать, схватил веник и махнул им по полу. Я впервые понял немого. Эти листки будут выметены веником, ещё он показал на кучку листков у трубы, что ими растапливаются печи.

Я спрятал листки, набрал ещё, по звонку сбежал вниз и сел за парту. Непонятным восторгом наполнялась моя душа. Я держал руку на кармане. У меня были теперь свои стихи. Мне казалось, что я самый богатый на всей земле человек. Я не слышал ни голоса Алексея Сидоровича, ни Колькиного шёпота, спрашивающего, где я был и почему от меня пылью пахнет.

В перемену я вызвал Мишку из школы, завёл его за сарай под застреху и показал листки.

— На чердаке был? — спросил он.

— Ага, с Алёшкой немым.

— Там открыто?

— Да.

— Спрячь это и иди в класс, — сказал брат и убежал от меня.

По звонку Мишка не явился на урок. Я ждал его с минуты на минуту. Время для меня потекло очень медленно.

— А у нас один ученик куда-то подевался, — сказал вдруг Алексей Сидорович, остановил вопросительный взгляд на мне и спросил: —Ты не знаешь, где задержался брат?

Я залился краской. Что-нибудь соврать я не мог. Мне казалось, скажи я первое выдуманное слово, как каждому будет ясно, что я вру, обманываю. Я повесил голову и молчал. Я считал себя и брата погибшими. Алексей Сидорович спросил:

— Он не в магазин отправился?

Я раскрыл рот ответить, что именно он в магазин, как на чердаке сильно громыхнуло. Алексей Сидорович поднял глаза к потолку, посмотрел, послушал, встал и сказал:

— Занимайтесь, я сейчас вернусь.

Алексей Сидорович подошёл к двери. Я встал и обратился:

— Алексей Сидорович!

Он остановился, обернулся. У меня сильно колотилось сердце. Представилось, как он поднимается на чердак и встречает там Мишку.

— Ты что хотел? — спросил учитель, держась за дверную скобу.

— Алексей Сидорович, — повторил я тихо.

— Что? Что? Я слушаю тебя.

— Алексей Сидорович, а мне можно… это… выйтить в уборную?