Липяги. Из записок сельского учителя

Так примерно наставлял я сам себя, пробираясь вдоль берега. Пройдя метров сто выше омута, я остановился. С противоположной стороны протоки — с острова — над водой нависали темные ветви ив, а тут, у меня, берег изрезан заливчиками и порос осокой. На зеленом мысочке, испятнанном большелистой мать-и-мачехой, где я остановился, валялись банки из-под наживки; у самой воды виднелись следы от резиновых сапог; в боротистой лощинке я заметил ямку, наполненную водой: временный садок для пойманной рыбы.

Сомнений не могло быть: место хорошее. Я решил проверить. Размотав удочку, быстренько наживил червяка, поплевал на него и… Слева от мысочка, метрах в трех выше, зеленел из воды куст осоки; река напротив него рябила. Судя по всему, там было мелко. Я забросил удочку на мель. Поплавок подхватило сильным течением и понесло. Сначала грузильце цеплялось за дно, и поплавок наклоняло и подергивало. Но вот течение стало ровнее, тише; поплавок потащило к кустам. Туда мне не дотянуться. Я уже думал выбрать удочку и забросить вновь, как вдруг поплавок задергался, задрожал, распространяя по воде мелкие круги, и — юрк! Я подсек и тотчас же ощутил упругую тяжесть на конце натянутой лески. Сдерживая волнение, повел свою добычу к берегу. Все ближе и ближе… И вот широколобый голавль, растопырив красные плавники, выскакивает на берег. Присев на колени, я силюсь снять добычу с крючка. У меня дрожат руки; вместо рыбы, впопыхах, я хватаю листья мать-и-мачехи. Еще бы не волноваться! Такого крупного голавля мне не случалось вылавливать ни разу. Откуда он — в нашей-то Липяговке?

Успех окрыляет меня. Подправив червяка, я снова забрасываю удочку. Не тут-то было! Голавль — рыба осторожная… Я меняю глубину; забрасываю удочку то на самую отмель, то под тень кустов. Мне удается выудить еще кое-какую мелочь — штук пять пескарей и с десяток резвых красноглазок.

В суете, в волненье — незаметно промелькнуло время. Наступил полдень. Солнце припекало вовсю. Я снял с себя сначала тужурку, потом и рубаху; разулся, подмотал штаны выше колен и, войдя в реку, забросил удочку на глубину, в тень кустов. Старания мои окупились. Я снова вытащил хорошего голавля. А потом подошла стайка окуньков. Окунь — рыба прожорливая, нахальная. С ходу хватает наживку, жадно. Окунь заглатывает крючок под самые жабры. Поймать его полдела, главное — снять с крючка. С каждым возишься по четверть часа, особенно если нет зевника и съемника.

Но зато клев так уж клев!

А когда хорошо клюет, то про все забываешь. И на этот раз так вышло. Мне казалось, что я едва-едва приноровился, самое время порыбачить. А тут слышу:

— Андрей!.. Адре-ей… — Володякин будто голос.

— Чего? — кричу. А сам от поплавка глаза оторвать боюсь.

— Какие результаты?

— Есть малость… — Оглядываюсь. Наверху, над обрывом, стоит Володяка: в трусах, без майки; кривые ноги — по колено в иле.

— На уху наловил?

— Если пару картофелин добавить, то и уха выйдет. А что: разве пора обедать?

Полунин рассмеялся.

— Ужинать пора, а он про обед вспомнил. Давай, сматывай удочки! А то, видишь, туча какая надвигает! Не успеем и уху сварить…

Оторвал я взгляд от воды — и правда — солнце давно уже склонилось к западу. С юга, из-за верхушек старых лип, виднелся край черной тучи. Я быстро смотал леску, выловил из ямы-садка свою добычу, навешал рыбешек на ивняковый прутик и, цепляясь руками за корни деревьев, полез по откосу наверх, к Володяке.

За Орловкой глухо погромыхивало.

9

Когда мы подошли к нашей стоянке, костер уже горел. Ронжин, сидя на раскладном стульчике, чистил рыбу. Он брал ее из пластмассового ведерка. Я заглянул туда. На дне его плавало с десяток небольших красноглазок. Я побросал в ведерко свою добычу. Живучие окуни вмиг ожили, завертелись, всплескивая воду.

— Ого! Вот это рыба! — удивился Ронжин. — И это на червя?

— На червя. А вы пробовали на горох?

— И на горох, и на пшеницу… Везде одна мелочь.

— А что закидушки?

Ронжин в ответ махнул рукой: пустая, мол, затея. Я заметил, что Василий Кузьмич чистил рыбу не очень споро. Когда я ему сказал про то, он пояснил с улыбкой:

— Мы всегда на двух машинах, с шоферами ездили. Ребята толковые — что у меня, что у Парамонова. Они, бывало, мигом…

Пришлось помогать Ронжину. Вдвоем мы быстро управились. Кастрюля у нас была. Помыв рыбьи тушки, Василий Кузьмич приладил кастрюлю над огнем, водрузив ее на камни.

Подул ветер. Гроза приближалась. В машине было душно. Я предложил поставить на всякий случай палатку. Пока мы с Володякой возились, ставя мою старенькую «памирку», уха закипела. Вообще-то по рыбацкому обычаю уху принято есть под открытым небом, у костра, но тут ударило раз-другой так близко, что мы с перепугу забрались с кастрюлей в палатку.

Володяка припас-таки бутылку «московской», а к ней — и кое-какую закуску. И у нас с Ронжиным было по узлу. Теперь все съестное выставлялось на общий стол. Нашлись и стаканы. Володяка начал было разливать, но Василий Кузьмич прикрыл свой стакан ладонью.

— Мне врачи не советуют. К тому же я — за рулем. Когда с шофером — иное дело.