Липяги. Из записок сельского учителя

— Ха! «За рулем!» — заулыбался Володяка, — Гляньте туда. Видите, что начинается?

Я высунул голову из палатки. Поверхность реки чуть пониже омута, казалось, кипела. Белая полоса брызг от ударов крупных дождевых капель пролегла от одного до другого берега. Стена ливня неслась над Доном, приближаясь к нам. Я выскочил, чтобы спрятать под машину дрова; но в тот же миг ветер подхватил сухие ветки, сложенные возле костра, и потащил их по луговине. Я было побежал за ними, а тут как ливанет! Словно из ушата. Пока добежал обратно до палатки, промок до последней нитки.

— Вот дает! — весело крикнул Володяка, помогая мне забраться в палатку. — После такого душа штрафную тебе положено!

И он подал мне стакан.

Я отлил немного Василию Кузьмичу. Ронжин опять отрицательно покачал головой.

— Если б коньяк — это еще куда ни шло. Коньяк расширяет сосуды.

— Ерунда! — возразил Володяка. — Точно установлено, что спирт действует на сосуды избирательно. Одним полезен коньяк, другим — водка.

— Это, пожалуй, верно, — согласился Ронжин. — Вот хоть Константин Васильевич, к примеру. Он ведь пил исключительно водку. Никаких там коньяков и ликеров всю жизнь не признавал. И что ж? Здоров был — любому буйволу шею свернет. До самой смерти ни разу к врачам не обращался. Когда с ним это случилось, кинулись в поликлинику. Думали хоть на старые какие-нибудь болячки грех его отнести. А в поликлинике на него даже лечебной карты не заведено. Так и написали в некрологе: «скоропостижно» — и вся недолга.

— Пуля — не дура, шутить не любит, — заметил Володяка.

— Нет, знаете, в чем дело… — продолжал Ронжин. — При осмотре врачи не обнаружили у него пулевого ранения. Он, видать, принял излишнюю дозу снотворного.

— Снотворного так снотворного! — Володяке не терпелось выпить. — Как говорится, Цезарю — цезарево, Кесарю— кесарево… Но, поскольку вспомнили Парамонова, надо выпить за него. Неплохой был человек — Константин Васильевич…

Ронжин поколебался минуту, потом не спеша поднял стакан. Мы подержали стаканы перед собой и молча опорожнили их.

У русских не принято чокаться, когда пьют за помин души…

…Мы ели уху с аппетитом. Каждый, кому случалось, подобно нам, весь день провести на реке, а потом, перед ухой, выпить стопку водки, — тот поймет это. Думаю, что не только рыбакам знакомо чувство утоления голода и, главное, то чувство, которое наступает потом. В нем — и усталость, и расслабленность, и вместе с тем довольство прожитым днем.

Именно такое состояние испытывали все мы после того, как опорожнили кастрюлю с ухой.

Дождь не унимался. Размеренный стук его по брезенту успокаивал. Успокаивало и то, что не надо было никуда спешить: ни ехать домой, ни рыбачить. Мы сгрудились у палаточной двери и глядели наружу. Перед нами лежал луг. Каждая травка, каждая былинка, росшие на нем, искрились от дождевых капель. Дальше, за лугом, в разрывах прибрежных ив, поблескивала река. В отдаленье, на том берегу, виднелась наша, рязанская, деревушка с черными избами и белостволыми тополями.

10

Заняться было нечем; мы закурили. Даже Ронжин не отказался от папиросы, несмотря на строгий запрет врачей.

Мы курили и молча глядели на луг, на реку, на серый клочок неба, видный из палатки. Туча скатывалась за реку. Было тихо, спокойно на душе; все располагало к дружеской беседе.

Я не удержался и спросил Василия Кузьмича о Парамонове: давно ли он знал его, или они познакомились лишь в последние годы, когда вместе работали?

Ронжин отозвался не сразу. Он стряхнул пепел с папиросы, вздохнул и заговорил, как мне показалось, не очень охотно:

— Знал я его давно… — И, помолчав, добавил: — В войну он заведовал отделом парторганов в обкоме. Все проходили через его руки. И мне случалось не раз ветречаться с ним, беседовать. Константин Васильевич считался сильным работником. Он и за район, когда его выбрали секретарем, напористо взялся. Район большой — и шахты, и транспорт, — не говоря уже о колхозах! И все вперед двинулось при нем. Были, конечно, и у него недостатки, но…

— Он по образованию кто был: агроном или инженер? — поинтересовался я.

— Откуда вы взяли, что он — агроном? — Ронжин удивленно поглядел на меня.

— Он постоянно учил всех, что и когда надо сеять, в какие сроки убирать…