Липяги. Из записок сельского учителя

И вдруг чудо! Выглянул я в окно, а рядом с полотном железной дороги до самого горизонта плантация хмеля. Вьются его цепкие побеги вокруг столбов, тугие махровые шишки висят гирляндами. От радости я готов на ходу поезда выскочить из вагона. Встал, бегу к выходу, но тут на меня начинает сыпаться хмель сверху, из бабьих мешков. Желтые пахучие лепестки падают на пол; мне жаль их, я начинаю собирать, загребать руками, а они сыплются и сыплются… И вот уже по колено я в хмелю, по грудки… Я задыхаюсь, а колеса все смеются надо мной: «Хмель… хмель…»

Я хочу крикнуть бабам, чтобы они завязали мешки, но не могу — душит меня запах хмеля…

Проснулся я — аж потный весь.

Так обрадовался, что все случившееся со мной сон! Вскочил с постели — и на кухню. На кухне мать завтрак готовила.

— Мам! — говорю. — Ты так меня запугала вчера всякими обязанностями посадского, что я даже во сне видел…

И рассказал ей все по порядку.

Она послушала, посмеялась.

— Во сне, — сказала мать, — всегда так случается: бежать надо — не убежишь. Слово сказать али крикнуть — голосу нет.

— Хорошо! — говорю. — А случись в яви брагу варить, где хмель раздобыть?

Мать задумалась.

— Да, хмель теперь не растят, — сказала она с грустинкой. — За золото, поди, не найдешь. Знать, в Москву придется ехать. В Москве, сказывают, все есть. На то она и столица! — Пошутила, а потом и говорит: — Ничего. Лишь бы дом скорей строили молодым. А хмеля где-нибудь достанем. Сходишь к тетке Авдакее, у нее должон быть. Молодого нет, так старого небось мешок али два в амбаре под потолком висят…

ВАНЯ-ВАНЯТКА

1

Умерла бабка Лукерья. На ногах умерла, ни дня не болела…

Случилось это в начале августа. Косили рожь на самых дальних клетках — у Ненового. Народу собралось там человек двадцать. Возить трактористов и комбайнеров в село и обратно накладно, решили стан полевой сорганизовать. Вагончик туда отвезли, цистерну с горючим, бочку с водой. Одним словом, сделали все так, чтобы людям не за чем было в село ездить; чтобы люди могли на месте, у Ненового, поесть и отдохнуть.

Баба Луша, как всегда, поварихой к косцам напросилась. Кухоньку ей смазали на стане, вот Лукерья и хлопотала возле нее.

Зной стоял все эти дни неимоверный. Такие жаркие дни бывают лишь в страду. Ни ветерка там, в степи, ни кустика, где бы в тенечке отдохнуть.

В страду все трудятся с зари и до зари. С пяти часов утра и до полуночи — все на ногах. А повариха — тем более. К подъему косцов завтрак должен быть готов. И обед, и ужин, как положено, ко времени подать надо. Поужинав, косцы на покой идут, а ты, повариха, столы прибери, посуду помой.

Может, и притомилась Лукерья, а может, как говорят бабы, черед ее пришел. Да. И вот то ли на четвертый, то ли на пятый день, как приехали к Неновому, приготовила Лукерья обед и говорит внуку своему Леньке: «Иди, Ленька, кликай мужиков… Слава богу, готово!»

Побежал Ленька в дальний конец поля звать комбайнеров и копнилыциц. Приходят они на обед, а бабка Лукерья лежит возле самой кухоньки. В одной руке — деревянная поварешка, в другой — чистое полотенце. Протирала, видать…

Привезли бабку Лукерью домой. Обмыли. Стали всех ее детей и внуков скликать. Так и так, мол, приезжайте.

А это нелегкое дело — собрать всех ее сыновей и внуков. За свою сравнительно недолгую жизнь с мужем (Семен каждый год ходил в отход, в Шатуру, простыл раз на торфу, поболел и умер, не дожив до сорока лет), за какие-нибудь пятнадцать лет Лукерья родила девятерых детей: шестерых сыновей и трех дочерей. Из них в Липягах осталось лишь двое: Петр — самый старший сын, у которого она и жила, и Люба, меньшая дочь, что замужем за Алехой Голованом, нашим парторгом. Двое ее ребят, Васятка и Минька, погибли в последнюю войну с немцами. А еще один сын, не помню теперь его имени, раньше еще, с финской, не вернулся. Семка, названный в честь отца, — рябой, оспенник, на шахтах в Бобриках; там же и дочь другая с мужем. А еще одна — та как вышла замуж за соседа, Анатолия Мишина, офицера-артиллериста, так всю жизнь и мается с ним из конца в конец большой нашей страны. Теперь в Сибири, где-то под Иркутском проживает.

Всем им телеграммы послали. Так и так — приезжайте срочно: скончалась ваша дорогая матушка… И им, и внукам взрослым, которые тоже разъехались по городам и шахтам… Но прежде всего отбили депешу Ивану, меньшому Лукерьину сыну, ее надежде и любимчику.

Иван — или как в школе мы его звали — Ванятка, — ровесник мне. Мы с ним вместе за одной партой сидели. И в армию призывались вместе, и в училище в одном взводе год прослужили.

Лобастый этот Лукерьин Ванятка. Он более всех нас, одногодков, успел. Не только своих одногодков, ио, пожалуй, более всех липяговцев.

2