Липяги. Из записок сельского учителя

А наутро разразилась такая гроза, что о выносе и речи быть не могло. После грозы похолодало. Решили хоронить завтра — может, Иван все-таки приедет?

Но Ванятка так и не приехал.

Проводили Лукерью в последний путь без него.

Хорошо проводили — с музыкой, и не на машине везли, как иногда случается, а от избы и до самой могилы на руках несли. Всю могилу цветами засыпали.

3

Схоронили бабку Лукерью, помянули, как оно положено по русскому обычаю.

Утром на другой день еще все спят, не придут в себя с поминок-то, а Ванятка тут как тут! Подкатывает он на своей «Волге», да не один, а и жена, и дети с ним. Ванятка, понятно, в избу сразу. А в избе — гости. Кто где приткнулся, там и спят.

Иван старшого брата, Петуха, разбудил — и к нему:

— Где мать?

Петух с похмелья почесал голову, оглядел брата мутними глазами:

— Прости, Иван, схоронили без тебя.

— Как так «схоронили»?! Я ж прислал специальное предупрежденье.

— Ждали. Да нельзя было доле, — оправдывался Петух. — Лето ведь. Жара. А ты где застрял?

— Поехал новой дорогой, через Каширу, — объяснил Ванятка. — Думал, что тут ближе, скорее доеду. А оказалось, что мост через Оку еще не готов. Стал объезжать — случилась поломка. А вчера под Пронском весь день сидели. Знаешь, какой был ливень!

— A-а… и у нас… — Петух зевнул.

Услыша голос Ванятки, проснулись и остальные родственники. У всех был заспанный и как бы виноватый вид. Почесывая затылки и зевая, они подходили к Ивану Семеновичу, здоровались.

Ванятка стоял посреди избы. На нем был дорогой коричневый костюм, белая накрахмаленная сорочка с галстуком. В левой руке он держал зеленую велюровую шляпу, снятую при входе. Теперь, войдя, он огляделся, не зная, куда ее повесить.

Следом вошла жена его Антонина Павловна с детьми.

Петух засуетился, подставляя дорогим гостям табуретки.

— Опоздали?! Я так и знала. — Антонина Павловна устало опустилась на табурет.

— Ничего! — бодро проговорил Ванятка, вешая шляпу на гвоздь, вбитый в тесовую переборку чулана.

Повесив шляпу, Ванятка причесал гребенкой волосы, подул на расческу и, убирая ее обратно в нагрудный карман, добавил:

— Я приехал проститься с матерью. Раз схоронили без меня — придется открыть могилу.

Никто не нашелся, что сказать в ответ. У всех будто языки отсохли. Может, у иноверцев или в больших городах каких и принято так поступать: вчера похоронили человека, а сегодня обратно откапывают. Но у нас, в Липягах, такого еще не было. Оттого-то все поначалу и онемели. Петух даже рот открыл, услышав этакое из уст своего ученого братца!

Раньше других в себя пришел Семен, шахтер.

— Не дело говоришь, Иван! — Семен-то ему. — Теперь не воротишь мать. Только взбаламутишь все село. Разговору потом не оберешься.

— А мне наплевать на разговоры! — отрезал Ванятка. — Я затем и приехал, чтобы отдать матери последний долг.

— Оно так, конешно… Но, Иван Семенч… — вступился и опомнившийся Петух. — Не принято у нас. Не было, сколь живу, такого.

— Не было, так будет!

— Твоя воля, Иван, — сказал Петух. — Но прежде надо посоветоваться с Алехой Голованом. Он у нас в начальстве партийном ходит. Порядки знает.

— Это иной вопрос! — согласился Иван. — К Алексею я сейчас заеду. Вот только багажник бы мне разгрузить.

Петух с Ваняткой вышли на улицу.

Ванятка приподнял крышку багажника и, подавая Петру венок из пальмовых листьев, сказал наставительно:

— Неси. Только, гляди, поосторожней.

Петух взял венок в руки и понес в избу, разглядывая его на ходу. Проволока такая, словно обруч, а на ней нанизаны ярко-зеленые продолговатые листья, — не то из бумаги, не то из клеенки. Наверху бантом завязана лента, чем-то схожая с той, что бабы приносили от попа. На ленте была надпись: «Матери — от горячо любящего сына»…

Петух нес венок осторожно, на вытянутых руках, боясь задеть им за косяк двери. А следом за ним, покряхтывая от натуги, шел Семен с ящиком «столичной». Ванятка вошел в избу последним, он нес корзину, доверху набитую всякими закусками.

Клава, жена Петуха, засуетилась, накрывая стол к завтраку. Но Ванятка от еды отказался.

— Вы готовьте тут, а я сейчас! — сказал он.

Он сел в машину и поехал к Алехе Головану.

Братья и их жены в тревоге стали ждать: а ну как и Алеха не устоит? Не разубедит Ванятку.

Алеха был дома. Мастерил забор. Уж на что парторг наш, Голован, и тот не сразу понял, что надумал ученый его шурин. А уяснив, с чем приехал к нему Ванятка, долго тер ладонью здоровенный свой лоб.

— В принципе это можно, — проговорил наконец Алеха. — Но, как человек, любящий тебя и мать твою, — не советую. Все-таки нехорошо как-то. Неуважительно к другим людям, свершившим обряд. Хоть, конечно, ты — человек уважаемый, известный. Однако и тебе противопоставлять всем себя одного не советую…

— Я приехал проститься! — оборвал его Ванятка. — Я должен раскопать. Меня не интересует, что скажут другие. Меня интересует лишь юридическая сторона дела: имею я право или нет?

Алеха развел руками.

— Я не юрист, — сказал он, немного погодя. — Если тебя интересует юридическая сторона дела — ищи председателя сельсовета. У него все печати и вся власть у него…

4