Лирика

Как дождь, душа дрожала Адриана.
Был отрок тих
В испарине последнего тумана,
И зренье Адриана страх постиг
Затменьем смерти, павшим в этот миг.

Был отрок тих, во мрак свернулся свет -

И дождь долбил и был как скверный бред
Убийцы - перепуганной Природы.
Прошло очарованье прежних лет,
Врата восторга затворили входы.

О руки, к Адриановым рукам

Тянувшиеся, - сколь сегодня стылы!
О волосы, привычные к венкам!
О взор, своей не ведающий силы!
О тело - то ли девы, то ли нет, -
Божественный посул земного счастья!
О губы, чей вишневый вешний цвет
Таил секрет любви и сладострастья!

Перстов неописуемый язык!

И влажный зов, каким звучал язык!
И полная победа совершенства
В самодержавном скипетре блаженства!
Отныне все - тоска, туман, обман
И небыль. Дождь стихает. Адриан
Склоняется над телом. Горе гневно:

Нам жизнь даруют боги - и берут,

И красоту, создав ее, крадут, -
Но самый плач щемит в груди плачевно:
Объемлет стон грядущие века,
И боль в душе настолько велика,
Что нас не оставляет повседневно.

Он мертв и не вернется никогда.

Сама Венера, зная Антиноя
И зная - он погублен навсегда,
Былые по Адонису печали
Смещала с Адриановой тоскою.
Но все слова любви бессильны стали.

И Аполлон поник, когда объяли -

Уж не само ль объятье? - холода.
Соски его двуглавою горою
Лобзаний позабудут горный снег,
Застынет кровь в теснине прежних нег,
Твердыня страсти станет грудой льда.
Тепло не ощутит тепла другого -
И руки на затылке не скрестит,
Когда, навскрыт распахнут и раскрыт,
Всем телом ждешь касания чужого.

Дождь падает, а отрок возлежит,

Как будто позабыв уроки страсти,
Но ожидая: обожжет она
Внезапным возвращеньем. Надлежит
Былому жару быть у льда во власти.
Не плоть, а пепел; смерть сильнее сна.

Как быть отныне с жизнью Адриану?

С империей? Чем горе превозмочь?
Кому запеть блаженную осанну?
Настала ночь -
И новых нег не чаешь и невмочь.
Ночь вдовствует на ложе одиноком,
Сиротствует не ждущий ночи день,
Уста сомкнулись, только ненароком
На миг окликнув на пути далеком
В объятья смерти схваченную тень.

Блуждают руки, радость уронив.

Дождь кончился, не ведаешь, давно ли,
В нагое тело тусклый взор вперив.
Лежит он, наготу полуприкрыв
Движеньем сладострастья, а не боли.
Он, возбуждавший страсть и поневоле,
Любое пресыщенье претворив
В любовный нескончаемый порыв.

Его уста и руки поспешали,

Куда едва за ним ты поспевал.
Казалось: он тебя опустошал.
Усталости не ведая, печали
И чувства. Он тебя околдовал,
И наставал карнальный карнавал,
Взывая окончаньем о начале.

"Любовь моя как пленница была

И в муках отдавалась и брала,
И боль свила гнездо в ее глубинах.
Тебя похоронил великий Нил
И выдал нам - и смерть зажала в львиных
Объятиях превыше наших сил".
И с этой мыслью страсть его (а страсть -

Всего лишь память о страстях минувших)

Очнулась победительно в уснувших
Бессильно чреслах и взыграла всласть.
Мертвец восстал, и ожил, и, все ближе,
Все ближе подходя, манил на ложе -
И смертью не смиренная рука
Проведала все подступы и входы
Туда, где плоть не ведает свободы, -
Нежна, неосязаемо легка...
Парфянцы, вы жестоки и бесстыжи!

И вот припал к влюбленному влюбленный,

И оба стали стылы и мертвы
В слиянности, столь неопределенной,
Что каждый поцелуй их воспаленный
Был ледяным ожогом, и, увы,
Как тени были оба, как волхвы,
Как дух живой и дух непогребенный
Был каждый - и витал речной травы
Вкус на устах, ленивой и зеленой.

Туман или иная пелена,

Меж Антиноем пав и Адрианом,
Дышать им не давали. И, влажна,
Скользила по округлостям желанным
Рука, в них вызвать пламя не вольна;
Бог умер, бог казался деревянным!

Он взор воздел и руку в небеса,

Но боги были символ безучастья,
Иль их неразличимы голоса.
Бессмертные! Свою отрину власть я!
В пустыню я навеки удалюсь,
Меж варваров простым рабом представлюсь, -
Лишь с отроком, прошу вас, не прощусь,
Покуда сам покойно не преставлюсь.

Податливую женственность земли

Избудьте, не изведав сожаленья.
Но ты, Юпитер, внемлющий вдали,
Ты, юноше отдавший предпочтенье
Пред девою, во имя восполненья
Того, чем губы Гебы не могли
Откликнуться желаньям в исполненье, -
Отринь, отец богов, бездушный прах
Постылой женской плоти - ив мирах
Восставь, поставь над ними Ганимеда!
Иль сжал уже в завистливых руках
Ты Антиноя? В том твоя победа?

Котенком он играл с мужским желаньем

И с отроческим - то их сочетая,
То чередуя, - и игра такая,
Где промедленье сходно с обладаньем,
Где загляденье слитно с упоеньем,
Неведенье чревато нападеньем,
Разнузданность лукава обузданьем,
Игра - игрой, волнение - волненьем, -
Часам давала волю, как мгновеньям,
И сочетала малость с мирозданьем.

Часы струились из сплетенных рук,

Лобзаньям срока не было - и пыткам:
Бил в пальцах вечный ключ то нег, то мук,
То чашей были губы, то напитком,
То был туманен, то был чуток взор,
То чудились призывы, то отпор,
То был листом распластанным, то свитком.

Богослуженьем их любовь была -

И боговоплощеньем это было:
Над алтарем порой витала мгла,
Порой светило страсти восходило -
И матовая мраморность царила
Богов в пылу, спалившем их дотла.

Он был Венерой, вышедшей из пены,

И Аполлоном юно-золотым.
Юпитером на троне восседал он -
Влюбленный раб склонялся перед ним.
И Вакхом победительно ступал он
В предел мистериально-сокровенный.

Он был плебеем, подлым и больным,

В уничиженье высшего величья.
Все, что угодно, лишь не безразличье!
Но безразличье овладело им.
И Адриан блуждает, как в тумане,
По лабиринту боли и любви.
Одолевают не воспоминанья,
А привиденья, образ потеряв.
То рядом Антиной - лишь позови,
То изнываешь, пустоту обняв.

Дождь зарядил с болезнетворной силой,

И сырость загустела, как тоска.
И Адриан на свой альков унылый
Взглянул, как сквозь века, издалека.
Увидел тело тихое на ложе,
Себя в слезах над ним увидел тоже
И в мыслях, не отличных от скорбей,
Промолвил приговор души своей:

"Я статую воздвигну на века

Свидетельством незыблемым тому,
Каков он был, каким сошел во тьму.
Такой красе и вечность коротка.
Божественности подлинную суть
Она вдохнуть умела мне во грудь, -
И если смерть и жизнь и страсть затмила, -
Ваятель одолеет естество
И возвратит потомкам божество
Из глубины веков и Нила.

И статую я эту вознесу

На высоту невиданной колонны,
Чтоб времени завистливые стоны
Не посягнули на ее красу
Чредой сражений и землетрясений.
Рок не таков! Богами правит рок,
Рукою рока часто служит бог,
И роковых страшится сам гонений, -
Ни бог, ни рок не смеет в здешний срок
Сразить уже сраженный ими гений.

Из прошлого в грядущие века

Мост нашей страсти белый перекинем.
Как Рим над миром, в вечности застынем.
Чтобы потомок понял: высока
Любовь и бесконечна в небе синем.

Но подлинной тоски не передашь...

Ты - обонянья розовая дрожь.
С зеленым лавром ты безмерно схож
И с пламенем любви из винных чаш.
Воистину алтарь повержен наш,
И ты меня из бездны упрекнешь,
Мол, пыл бессилен и напрасен раж -
И ничего из мрака не вернешь, -
А может, головы не повернешь,
А может, возвратишься, как мираж,
И боль мою, кровавую, как нож,
Глухим ножнам отчаянья предашь".

Как тщетно ожидающий свиданья,

По анфиладам собственной души
Он мечется - то полон упованья,
То ужаса - и муки хороши,
Чтоб время скоротать в такой тиши.

Там, где сошлись любовь и смерть, - туман.

Там, где в любовь проникла смерть, - неясность
Опасность превратилась в безопасность,
А безопасность - в морок и обман, -
И пустоты прекрасный истукан
Вдохнул огонь в минутную безгласность.

"Мне твой удел внушил иную страсть -

По вечности великую печаль:
Достойна ль императорская власть
Державного стремленья ввысь и вдаль -
Туда, где боги, жизни не поправ,
Но подлинную жизнь даруя ей,
Тебя скрывают в вечности своей -
Еще прекрасней, но не столь желанным,
Как некогда любим был Адрианом, -
И ждет забвенье всех земных забав?

Любимый мой, любимый мой, ты - бог!

Ты бог уже - так я велю и жажду!
Не жажду, не велю, а вижу - в срок,
Отмеренный богами, нашу жажду
Любви переливающими в чаши,
Где пламенем горят желанья наши,
Где жизнь - не только в жизнь заточена,
И чувство не повязано на чувство,
Где и желанье - только лишь искусство
Желать того, чем боль обделена,
Иначе бы звалась она блаженством.
Ты на Олимпе - и завершена
Земная жизнь небесным совершенством.

Душа моя, как птица, запоет.

Надежда к ней направится с небес
С известием: зла не содеял тот,
Кто вовсе не попал в водоворот,
А лишь в бессмертье собственном исчез.
Любимый мой! Мой бог! О, дай прильнуть
К твоим остылым мертвенно устам.
Они как пламя в вечности. Ведь там
Земную смерть дано перечеркнуть.

Не будь Олимпа, я б его сложил

По камушку - и там тебе служил -
Единственному богу и один -
Превыше всех заоблачных вершин.
Божествен был тогда бы космос наш
Любви и поклоненья. Мир вдвоем -
И вечность бесконечная кругом,
И прошлое - лишь призрачный мираж...

Но вся твоя божественная сила -

Есть плоть твоя, изваянная мной, -
И если плоть победно покорила
И если победила мир земной,
То страсть моя была тому виной -
Та страсть, что вознесла тебя превыше
Затменья, и забвенья, и затишья,
Из праха вырвав горькою ценой.
Полки молитв моих полны тобой:
Не ты, а мощь их - вот что небу мило.

Создатель твой, а не любовник твой,

Созданье я любил, а не находку -
Любил твой облик и твою походку,
Тебя любил, но более - себя,
И, возроптав, склоняюсь все же кротко
Пред тою, что и губит не губя.

Любимый мой, любимый мой! На Небо

Моей великой властью вознесен
Там кравчий Ганимед, там он и Геба
Поникнут пред тобой! Но будь влюблен -
В божественной телесности отныне -
И в тех, кого найдешь в небесной сини,
В старейших небожителей... Не там,
А здесь тебе воздвигнут будет храм!

Но истинно бессмертным изваяньем

Не мрамор станет или же гранит,
А боль моя, которая кричит,
Проникнувшись неслыханным страданьем, -
Кричит, чтоб стать всеобщим достояньем.
Пусть боль моя и память о былом
Предстанут обнаженным божеством
Над Времени великим океаном.
Одни сочтут такое горе странным,
Другие - непростительным грехом,
И, красоту земную ненавидя,
Рванутся в оскорбленье и в обиде
С холодным оскопительным ножом
К тому, в ком подражателя найдем, -
Но весь Восток Любви своим восходом
Сиять во мраке будет год за годом,
И боги снидут в мир, как мы вдвоем.

Не ты один поник, а мы с тобой.

Любовь образовала двуединство
И в узел плоть стянула - столь тугой,
Что жизнь стряхнула пошлое бесчинство,
Божественной омывшись чистотой, -
Не признавая никакой другой.

Но не душой - глазами смотрят люди,

Лишь мрамор им внушает мысль о чуде,
Тогда как плоть - лишь трепет вожделенья,

Поэтому во мрамор облеку

Мою невыразимую тоску,
Печаль утраты, тяжесть сожаленья.
Столь много было на моем веку
Достойного любви и поклоненья,
Что зов фанфар услышат поколенья,
Зов от материка к материку;
Любовь и боль - цепи единой звенья,
Свет вечности - не ровня светлячку.

Двойным напоминаньем мы застынем;

Обнявшись, мы друг друга не покинем,
Хоть не в прикосновенье суть любви.
Нас видеть будут люди, будут боги,
Века на нескончаемой дороге
Узнают очертания твои.
Ты Золотого века будешь эхо,
Его возврата будешь знак и веха.

Дни кончатся, Юпитер вновь родится

И кравчим станет снова Ганимед -
Но наш союз, взаимный наш обет
В мирах превыше сроков укрепится -
Дано любви продлиться, -
И даже если сгинет белый свет
И станут прахом мрамор и гранит,
Над прахом будет веять вышний свет,
И небо наши тени сохранит,
И все, что было с нами, повторится".
Дождь не кончался. Наступала тьма,
Любому чувству веки опуская
И самый ум души сводя с ума.
Ночь наставала, длилась, наставая.
Забылся Адриан, уже не зная,
Не понимая, где он и зачем,
И голос скорби стал не глух, а нем,
Все отошло, ушло, свернулось в свиток,
Дрожа вдали, как круглая луна,
Когда ущербом кажется избыток...

Бесчувственна была и холодна

Рука, надбровья пальцами терзая.
Глаза закрыты были. И, теряя
Связь с явью, силуэты полусна
Струились. Он хрипел и, значит, жил.
И ветер оглашал потемки воем,
И душу он вытягивал из жил.
Спал император.
Боги, он забыл!
Берите же порывом мощных крыл
Блаженный груз, проникнутый покоем.

(Перевод В. Топорова)