Лишь звук пролетевшей пули (СИ)

Ира уже перестала различать лица и голоса, так что не сумела понять, кто именно из двоих оказался таким нетерпеливым, да и какое это имело значение? Она вообще мало что осознавала кроме накатывающей сквозь полуобморочность нестерпимой боли. Даже собственное тело ощущалось одним сплошным сгустком боли — ни страха, ни злости, ни ожидания развязки, только одна сплошная боль.

— Может закончим с ней да и все?

— Совсем придурок, что ли?! Тут уже под окнами наверно гребаная армия ментов собралась! Так что без нее нам сейчас не выбраться. А там уж и продолжим… Эй! — носок ботинка пришелся по касательной, но по сравнению с прежними ударами почти не почувствовался, так что глаз Ира не открыла. Только вздрогнула, когда в следующую секунду лицо обдало влажной прохладой неожиданно плеснувшей воды.

Медленно разлепив мокрые ресницы, Ира даже не успела вдохнуть — что-то тяжело ударилось о решетку окна, звякнуло, разлетаясь, стекло, кабинет наполнился шумом, оглушительным треском, едким дымом, от которого моментально заслезились глаза, а горло стал раздирать кашель. Что-то громко и тяжело грохнуло со стороны входа, откуда-то возникли две фигуры, смутно различимые в дымной мути и накатывающей дурноте. Снова что-то загремело, кажется, рухнул на пол один из ее мучителей, заходясь яростным матом. Второй, отступая, вывернулся в последний момент, подхватив ее и выставляя перед собой. Что-то неприятно-холодное прижалось к намокшей ткани рубашки, потом новый виток боли — на этот раз пронзительно-жгучей, ослепляющей. Следом — ослабленная хватка, холодный пол, крепкая фигура, отпрянувшая к стене, щелчок затвора и — словно со стороны — надрывно-протестующе-отчаянное, едва слышное:

— Па… ша… Не-е-ет!!!

А потом наконец накатила гулко-бездонная спасительная темнота.

========== Часть 35 ==========

Из больницы Ира сбежала на пятый день — от въедливого запаха лекарств начинало мутить, белые стены и мелькающая медицинская униформа наводила тоску, сочувственно-озабоченные взгляды забегавших на несколько минут сотрудников вызывали тихое бешенство. От нетерпеливых расспросов от нее отделывались торопливыми “все нормально”, “порядок”, “все хорошо”. На вопрос, что с Ткачевым, Измайлова поспешно отвела глаза, пробормотав что-то невнятное, и сразу куда-то заторопилась. От нехороших подозрений внутри неизменно разрасталась давяще-глухая, навязчивая боль, во много раз сильнее, чем от ноющих гематом и медленно, будто неохотно, заживающей раны в области живота.

На возвращение домой ушли последние силы — Ира едва доползла до кровати, измученно уткнулась лицом в подушку, чувствуя, как по вискам струится холодный пот. Знакомый, изученный едва ли не до каждой ноты слабый запах парфюма накрыл легким облаком, и Ира до боли закусила губу. Снова расплывчатыми кадрами засбоили смазанные воспоминания: наполненный дымом кабинет, прижимающееся холодной змеей лезвие ножа, загнанный в угол Ткачев и оглушительно грохнувший выстрел… И тут же — безудержно-нежная прощальная ночь на этой самой кровати, потом еще одна — просто в объятиях друг друга, и спешно-горячее утро потом… Ненавязчиво-мягкие прикосновения теплых рук, привычно-широкая улыбка, шутливо-серьезное: “Вы от меня не отделаетесь, не мечтайте даже”.

А ведь все могло быть совсем иначе, не позволь она себе расслабиться и поддаться собственной глупости. И с ним могло бы быть все в порядке, если бы не…

Если бы не ты.

Безжалостно-отрезвляюще — как остро заточенным лезвием по живому.

Если бы не забыла о простой и жестокой истине — за все надо платить. Неужели и в самом деле решила, что имеет на что-то право, что может забыть, позволить себе принять от него что-то? Дура. Идиотка. Захотела урвать немного счастья на старости лет — получи полной ложкой, только потом смотри не захлебнись. И не ной, что не хотела так, что не желала ему ничего плохого, что всего лишь пыталась что-то искупить и исправить, а еще просто, по-бабски глупо, — вспомнить. Вспомнить, что значит чувствовать себя желанной до лихорадочного блеска в восхищенно смотрящих глазах; вспомнить, как это — засыпать с кем-то в одной постели, хотя бы ненадолго, хотя бы с ним ощутив себя податливой и слабой; вспомнить, что кто-то искренне и чисто может окутать заботой и преданностью, не смея требовать ничего взамен…

Ира стиснула руками подушку, чувствуя, как раздирают и давят застывшие в груди слезы. Слезы, которые она не сможет даже по-человечески выплакать.

Крепко зажмурилась и отчаянно-бессильно задрожала всем телом, прижимая к лицу тонкую, так болезненно-знакомо пахнущую ткань.

***

Паша медленно прошел вглубь комнаты, не зажигая света и почти инстинктивно стараясь не шуметь.

Как будто она тоже здесь.