Лисы округа Хансон

Харин кричит, прижимает волосы руками, пинает тело старика изо всех сил. Тот летит в открытое окно с клоком волос Харин в пальцах. Сэги и Хэги спешат к шаману, оставляя Харин к комнате. Она наглоталась пыли изо рта старикашки, её мутит – срочно выблевать всё вот это, чем бы оно ни было!

Пока она сгибается пополам, пытаясь когтями сцарапать с языка чужой генетический материал, Хэги и Сэги хватают шамана под руки.

– А он упираться ещё может! – радостно вопит ящерица, словно ничего забавнее в жизни не видел. Может, и не видел – они с приятелем обычно до такого состояния человеческие тела не доводят, глотают сразу, свежими.

– Силёнок откуда понабрался, интересно! – поддакивает Хэги.

Харин подходит к окну и выглядывает во двор, где тело шамана, ещё недавно считавшееся глубоко мёртвым, дёргается в лапах двух паразитов и верещит ссохшимися голосовыми связками.

«Великие Звери, да что же это творится?..»

– Свяжите его, повезём в Хансон разбираться, – говорит Харин, хотя она не уверена, стоит ли везти аж до столицы неожиданного свидетеля нового преступления. Голову Ри Тэсо она домой уже прикатывала, теперь тело шамана принесёт? И какими средствами они его разговорят, если старик, похоже, или умом тронулся, или языком ворочать разучился, или не может, потому что связки пересохли?..

– Давай пополам его сломаем и в багажник положим? – предлагает Сэги.

– Как ты его туда засунешь? У вас там тела двух Паков, небось, тоже пополам сложены.

Харин выбирается через окно во двор, качая головой. Вот же цепкий старик: целый клок волос ей выдрал, теперь висок болит!

Хэги и Сэги бросают шамана спиной в ствол цветущего дерева, он продолжает верещать. «Сейчас весь квартал здесь соберётся», – думает Харин, но в следующее же мгновение визг старика становится не самой важной её проблемой.

Тело шамана вспыхивает, словно он вызвал самовозгорание, и вместе с ним языки пламени подхватывает ствол дерева и опадающие на землю лепестки цветов мандарина.

Хэги и Сэги отскакивают от дерева с криками, Харин уже готова приказать им обоим бежать за водой в дом, чтобы потушить свидетеля, но не может произнести ни слова. Горящее дерево, крик человека, сливающийся с треском сухих веток, вызывают в ней воспоминания, которые она спрятала глубоко внутри себя, а думала, что похоронила их.

Мандариновое дерево в поле перед обрывом горело в ту ночь, когда погибли её родители, когда похитили Мучи. Харин узнает это сильно позже: дерево мандарина служило защитой для дома господина Шина и его семьи, это дерево, освящённое шаманами с Чеджудо, спасало отца, маму, брата и саму Харин и их слуг от многих бед – от болезней, засухи, неурожая, и потому в доме её отца всегда было сытно, тепло и спокойно, как не было больше нигде в мире.

Когда Бёнчхоль пришёл в дом Шина, он и его люди убили почти всех в доме и сожгли все постройки, чтобы сравнять с землёй хозяйство человека, который его обидел.

Господин Бёнчхоль, уважаемый член правительства, наместник короля на Чеджудо. Он хотел жениться на Харин, но господин Шин не отдал ему в жёны свою любимую дочь. И Бёнчхоль пришёл в дом господина Шина, чтобы в отместку отнять у него всё.

Харин сбежала до прихода людей Бёнчхоля, решив, что отец продал её, и не успела вернуться до того, как всё завершилось. Она помнит, как пылал дом: она рвалась во двор, но ей помешали – выжившие слуги держали её поперек тела и не давали броситься на помощь родителям и брату.

Пламя было таким сильным, что объяло и соседние строения, и дотянулось до мандаринового дерева в поле перед обрывом. Дерево сгорело, и у Харин ничего не осталось, кроме слепой, всепоглощающей ярости. Та рвётся из неё и теперь.

Харин смотрит, как заходится пламенем дерево и как опадающие лепестки цветов сгорают на лету вместе с телом шамана, который перестаёт визжать и захлёбывается в предсмертной агонии, хотя и не должен испытывать боль. Он ведь уже умер – почему до сих пор дёргается, словно ему больно?..

Харин стискивает руки в кулаки, ногти впиваются в ладони до крови. Она чувствует поднимающуюся со дна желудка кислоту, та отравляет всё тело и сжигает все органы. Она давно не испытывала такой ярости. Воспоминания о семье давно не бередили ей раны. Ей давно не было так больно.

– Убью, – цедит Харин. – Убью. Убью.

Бёнчхоль мёртв уже несколько столетий. Сейчас Харин не знает, на кого направлен её гнев, но хочет исполнить своё желание сию же секунду. Она переводит взгляд на Хэги – тот напрягается. Потом на Сэги – тот морщится и отступает.

– Убью, – повторяет Харин. В горле клокочет слюна, она готова вгрызться в шею любому, кто сейчас двинется с места.

Хэги и Сэги, переглянувшись, бегут со двора, прочь от Харин. Она не видит себя со стороны, не замечает, как вспыхивают за спиной четыре лисьих хвоста, как загораются тем же огнём, что сжигает мандариновое дерево и тело шамана Лю, её глаза. Позабытая ярость, которую Харин прятала даже от самой себя долгие-долгие годы, прорывается наружу.

И велит ей утолить жажду крови любым доступным способом.