Литература факта и проект литературного позитивизма в Советском Союзе 1920-х годов

Таким образом, Новая вещественность оказывается более широким фронтом постэкспрессионизма, в котором можно обнаружить как левые тенденции авторов как производителей (которых упоминает и Третьяков в «Людях одного костра»), так и правое крыло (к которому иногда относят Кандинского)[771]. Учитывая подобную близость немецкой ситуации к советской, стоит уточнить, что само понятие вещественности (Sachlichkeit) отсылало не просто к вещам как таковым (Sache[772]), столь дорогим для истории русского авангарда, но и к «фактам», как иногда переводят это слово и что позволяет само движение переводить как Новая фактичность (New Matter-of-factness)[773]. Так или иначе левое крыло Новой вещественности (веристы, к которым относят Хартфильда с Гроссом) оказывается побратимом фактографии «Нового ЛЕФа», что подтверждается и пристальным интересом Третьякова к «людям одного костра», и очерчиваемым Беньямином кругом авторов как производителей[774].

Если вернуться к Баухаусу, в котором происходит аналогичное преодоление экспрессионизма в пользу аскетичной и утилитарной эстетики, то в нем реализуется архитектурная версия Новой вещественности – Neues Bauen, а также фотографическая программа Neues Sehen (Новое видение), тяготеющая к документализму и активно использующая фотомонтаж и типографику, специализирующаяся на оформлении плакатов и книг[775]. Если Новая вещественность в узком смысле охватывала скорее живопись и литературу, то в Баухаусе получали реализацию (в синтезе или диалоге с его собственной программой) в основном индустриальные и технические искусства[776], что опять же симметрично распределению акцентов между «ЛЕФом» и «Новым ЛЕФом»[777].

Наконец, «выражением Новой вещественности в философии науки»[778] Нейрат и Карнап называют логический позитивизм. Участники Венского кружка ведут свою родословную от Эрнста Маха[779], чей «второй позитивизм» к тому моменту уже плотно входит в программу производственного искусства[780]. «Общество Эрнста Маха» (Verein Ernst Mach) объединяет, как когда-то области интереса первого русского махиста, довольно широкий диапазон – от квантовой физики до марксистской социологии. За последнюю как раз отвечал Отто Нейрат, успевший к тому моменту побывать в революционном правительстве Баварской республики[781], хотя и настаивающий на своей нейтральности технического специалиста (в терминах близких к «психоинженерам и психоконструкторам» Третьякова и технического специалиста и «предателя своего класса» Беньямина[782]). Примерно в таком же диапазоне «антиполитической политики» приходится существовать и мастерам Баухауса[783].

Массовое жилищное строительство, плановое хозяйство, гигиена и другие непосредственные отклики на материальные нужды рабочих, призванные социализировать экономику и привести к коллективным формам жизни, сегодня сложно воспринимать как внеполитические, но для 1920-х это было общей платформой прогрессивных художников и ученых[784]. С точки зрения как Баухауса, так и Лефа, искусство должно действовать как техническая наука и служить инициатором циклов промышленного производства[785]. Если автор как производитель предпочитает «не духовное обновление (провозглашаемое фашистами), но предложение технических инноваций»[786], то художники Баухауса «сражаются за духовное освобождение от прошлого» и «новую форму жизни как техническое достижение»[787].