Литература факта и проект литературного позитивизма в Советском Союзе 1920-х годов

В этом парадоксальном размещении и следующей из него претензии мы узнаем что-то из уже разбиравшихся выше стратегических ультиматумов. Как и полагалось с основания (Белинским) литературного позитивизма, «в „Колымских рассказах“ нет ничего от реализма, романтизма, модернизма»[1163]. Однако, чтобы уж увернуться и от самой этой пограничной жанровой формы, которая была выработана в натуральной школе, следует уточнение:

к очерку никакого отношения проза «Колымских рассказов» не имеет. Очерковые куски там вкраплены для вящей славы документа, но только кое-где, всякий раз датированно, рассчитанно. Живая жизнь заводится на бумагу совсем другими способами, чем в очерке (147).

Жизнь заводится на бумагу неуточняемыми способами: «Новизну материала я считал главным, единственным качеством, дающим право на жизнь»[1164] – акцент на материале снова как будто сокрушает все возможные критерии (орнаментальной) литературности, однако очевидно, что в этой фразе имеется в виду «право на жизнь» (что характерным образом Шаламовым во фразе опускается) в литературе – ведь для физического выживания в лагере никакой запас новизны помочь не может. «Жизненные» качества и достоверность материала как бы приносятся на суд литературы и вступают в коммерцию с жанровой системой, подаются именно в качестве художественных достоинств, а не чего-то иного, что могло бы совсем не подчиняться критериям гамбургского счета, но при этом, будучи принят, этот вызов учреждает в самой литературе чрезвычайное положение.

Именно в этом эпистемологическом колебании между фактами/материалом/содержанием высказывания и актом/конструкцией/событием высказывания и дает о себе знать наследование Шаламова Лефу и интернациональному авангарду в целом. И – в его же собственном духе – вместе с тем обнаруживает пределы чисто формалистской оппозиции материала и конструкции, или лингвистической оппозиции содержания и акта высказывания[1165]. Во всех приведенных формулах Шаламов обнаруживает свое наследование скорее конструктивистско-производственнической коллизии индексально фиксируемого факта и его медиатехнического монтажа, для реализации которой на письме мы предложили выше понятие литературы факта высказывания.

Апелляция к документальности имеет вид регулярно повторяющегося жеста предъявления претензий (на установление правил) нового искусства в традиции литературного позитивизма. Со времен Белинского способы предъявления фактов и мера их обработки варьировались, на отдельных этапах за модель принималась (экспериментальная) медицина или научная (психо)физиология, в XIX веке литература предпочитала заручаться авторитетом эмпирических наук, в XX веке она все чаще стала эмулировать работу медиатехнических аппаратов. Вследствие этого научный аппарат фиксации фактов дополнялся сознанием «технического факта» самой фиксации, но продолжал существовать в качестве эпистемологического бессознательного даже в дискурсивной инфраструктуре авангарда[1166]. Так, изобретением «(Нового) ЛЕФа» внутри этой традиции стала именно механическая (фото)фиксация фактов, однако классический пример хорошо показывает, что факт носит медицинско-физиологический характер:

фото-снимок не есть зарисовка зрительного факта, а точная его фиксация. Эта точность и документальность придают фото-снимку такую силу воздействия на зрителя, какую графическое изображение никогда достичь не может. Плакат о голоде с фото-снимками голодающих производит гораздо более сильное впечатление, чем плакат с зарисовками этих же голодающих[1167].

Шаламов наследует именно этой традиции и, продолжая на протяжении полувека пользоваться фразеологией «фиксации факта», в сущности повторяет то, что было сказано в этом анонимном и, следовательно, коллективном манифесте Лефа в первый год работы журнала: «Нет никакого факта <…> без формы его фиксации» («О моей прозе»).

Фотография лагерей уничтожения и дана в «КР». <…> Художественное описание всегда беднее фотографии – это знает каждый турист. Но я не предлагаю художественного описания. Я предлагаю просто новую форму фиксации фактов[1168].