Литература как социальный институт: Сборник работ

Осмысление этой ситуации, результаты которого представлены в статьях «Литературный факт» и «О литературной эволюции», фактически приводит Тынянова к негативному понятию литературы. Возможность построения истории и теории русской литературы он связывает с имманентной эволюцией литературных форм, раскрывая их субъективное понимание современниками и соотнося смысловой характер этих форм с соответствующим культурным контекстом – эпохой как системой, обстоятельствами литературной борьбы и быта и т. п. Тем самым выдвигается требование эмпиричности в анализе конкретных литературных взаимодействий, намечается аналитическая последовательность обращения к «ближайшим» и «дальнейшим» объяснительным рядам. В свою очередь, это позволяет прочертить линии размежевания дисциплинарных подходов, равно как и продумать возможности их кооперации[240]. Наделяя свои концептуальные категории (быт, эволюция, система и др.) лишь предикатом «литературный», Тынянов отказывается от нормативной заданности предметного видения литературы. Эта предикация получает у него таким образом чисто методический, а не нормативно-оценочный характер, поскольку она ориентирует исследователя на ситуативно-конкретное понимание литературы современниками, на те ценности, которыми она исторически конституировалась.

Близкий подход дал обобщенное понятие «литературности» как возможности любых ценностных определений литературы, введенное Р. Якобсоном и вызвавшее позднейшие рецепции[241]. Осмысление тыняновских принципов и определенное развитие их чешским и французским структурализмом последовательно вели к соединению понятия литературы как динамики конструктивных приемов взаимодействия литературных партнеров с герменевтикой культурных объективаций, сохраняющей идею проблематичности субъективного понимания и познания. Опираясь на ее опыт, Х. Р. Яусс предпринял специальный разбор действующих концепций истории литературы[242]. Он показал, что задача истолкования «целостного единого смысла» произведения оборачивается высказыванием самых разных и зависящих лишь от позиции критика оценочных суждений о действительности, опосредуемой «высокой литературой». Полнота литературной культуры при этом сводится критикой в соответствии с постулатами просветительской эстетики только к дидактическому значению литературы в качестве «жизненного урока». Рецептивная эстетика[243], развиваемая Х. Р. Яуссом и В. Изером, получившая значительную популярность в западном литературоведении, стремится специфицировать категорию «исторического» как внелитературного ряда. Разрушая субстанциональность литературного изображения реальности, рецептивная эстетика впервые делает проблемой весь круг вопросов теоретического изучения культурных образований – от уточнения антропологических представлений, лежащих в основе избранных средств объяснения (представлений об агентах литературного взаимодействия и о самом исследователе, соответственно, о специфике его интереса, границах понимания им материала), до методологических вопросов истолкования, оснований отбора материала. Иными словами, исследователь приводит во взаимосвязь характер поставленной им задачи с используемой техникой интерпретационной работы, и само представление об авторе, читателе и других фигурах (равно как и о структурах текста) переводится из предметного плана в методические средства анализа составляющего их культурного материала. Вместо содержательного единства структуры текста вводится методологическая идея конституции текстовых значений в перспективе различных персонажей (читатель, критик, литературовед – историк культуры, учитель, издатель и проч.), которые строят свой собственный смысловой мир литературной культуры.

Так, история литературы выстраивается Х. Р. Яуссом как история фактических рецепций произведения (его успеха или провала, смены понимания текста конкретными группами публики). Подобная задача предполагает разработку методического аппарата конституирования текстовых значений, позволяющего исследователю систематически контролировать технику собственной работы. Система категорий, используемых рецептивной эстетикой и эстетикой воздействия («имплицитный автор», «имплицитный читатель», «эстетическая дистанция», «рецепция», «формы субъективности», «пустые места», «модерность» как механизм культурной традиции и др.), переносит моменты исследовательской консолидации с оценочного единства предметной реальности литературы на методологические нормы объяснительной работы.