Литература как жизнь. Том II

Во времена Брежнева я занимался биографией Дефо. Создатель «Робинзона Крузо» жил при Реставрации, когда после крушения Кромвелевской республики шло восстановление королевской власти. «Приключения Робинзона Крузо» и есть символическое изображение этого перелома. Книга читается как авантюрный роман, а, по (неудавшемуся) замыслу Дефо, он создавал аллегорию революции и контрреволюции. Робинзон – эмигрант, отсидевшийся вдали от родины, пока под ногами таких, как он, в Англии колебалась почва. Терпит Робинзон крушение и попадает на остров в год, когда к власти вернулся король Чарльз (он же Карл) Второй. На острове Робинзон отсиживается двадцать восемь лет – годы правления Чарльза. Возвращается отшельник Острова отчаяния на родину к Славной революции: Чарльз скончался и наступило время Робинзонов, деловых людей.

В «Робинзоне Крузо» всё иносказательно, а прямо о Чарльзе и временах Реставрации повествуется в романе Дефо «Роксана», это, если угодно, «Британская красавица» восемнадцатого столетия. Какие времена ни возьми, государственное разложение выражалось в разгуле плоти, социальные перевороты находили литературное отражение в эротике. «Опасные связи» – назревающая Великая Французская революция. Перед падением Российской Империи – расцвет арцыбашевщины. «Русская красавица» – развал СССР. Уровень дарований различен, но, надо признать, поучительно, какую из книг ни возьми. Роксана, героиня романа Дефо, женщина легкого поведения, названная именем супруги Александра Македонского, одерживает одну победу за другой – переспала со всеми по социальной лестнице, снизу доверху, как это совершит красавица Виктора Ерофеева. Наш автор едва ли подражал Дефо, но аналогия происходившего в Англии с нами подсказывалась совершавшимся у нас поворотом к безыдейному, утробному жизнелюбию. Любителем хорошо пожить был Душка Чарли, как называли английского короля, а наш второй Ильич жил сам, давая нам возможность выпивать и закусывать по мере наших средств и аппетитов.

В те годы, координируя двусторонние проекты по литературоведению, слышал я с той стороны, что дела с нами иметь невозможно, однако негласные внешние связи существовали на самом верху. Ни один зарубежный голос не упомянул скандала, о котором у нас говорили прохожие. Я же услышал, как говорится, «из уст самой лошади». Надежным источником сведений мне послужила конюшня – кулисы цирка. Встретился я с хорошим знакомым, автором книг о цирке. На его вопрос, откуда и куда, рассказываю: по рекомендации доктора Шаширина получил собаку, дрессировщица отдала мне пуделька, несу его домой. Однако знаток цирка без улыбки говорит: «Не вздумайте поддерживать этого знакомства!» И дальше кратко излагает суть дела: пуделька я получил от сообщницы дочери Брежнева, а моя иппическая муза оказалась замешана в контрабанде бриллиантами[210]. Трудно себе представить, сколько могло стоить молчание зарубежных радиоголосов об этой цирковой истории, о которой у нас говорили на улице.

С английским королем оказалось дело иметь можно французам, основным соперникам англичан. Учитывая человеческий фактор, зная слабости короля, они взяли его на содержание, снабжая деньгами и любовницами. А за это король своей внутренней политикой потворствовал внешним силам. У себя в стране король сделался агентом иностранного влияния. Нужная его зарубежным спонсорам политика, которую король исподволь проводил (но не успел провести – умер), могла завершиться – чем? «Совершилась бы перестройка» – слово само собой у меня выскочило, прежде чем вошло в оборот, писал я и себя спрашивал, может у нас такое быть или не может?[211]

«Людовик хорошо понимал интересы Франции и усердно защищал их, покуда они совпадали с его личными интересами».

Из Предисловия Вальтера Скотта к роману «Квентин Дорвард».

В годы перестройки я редактировал собрание сочинений Вальтера Скотта, восьмитомник, тираж каждого тома около двух миллионов – и не достать, пришлось ради подарка расстаться даже с авторским экземпляром. Таков у нас был интерес к шотландскому барду. Почему? Вальтер Скотт ответил на вопрос, который всех нас заинтересовал: когда жилось лучше, теперь или прежде?