Литературная классика в соблазне экранизаций. Столетие перевоплощений

Фильм-спектакль представил не столько комедию, сколько памфлет, с большой дозой сатиры и сарказма, где уместными кажутся только «великие старухи Малого театра»: Е. Д. Турчанинова (княгиня), В. Н. Рыжова (графиня бабушка), В. Н. Пашенная (Хлёстова), ну и, конечно, блистательный К. А. Зубов (Фамусов). Зрелище московского общества – гостей Фамусова – ярче, чем даже текст комедии Грибоедова, доказывает правоту А. С. Пушкина, считавшего, что монологи Чацкого перед скопищем уродов и бесполезны и бессмысленны, как бисер перед свиньями, то есть перед глупцами, невеждами, мракобесами. Чацкий-Царев показывает на сцене Малого театра (а вслед за театром и на киноэкране) не ум свой, а неумную и неуемную бестактность.

Как говорится, умный умничать не станет.

Двухсерийный фильм «Горе от ума» (1977), снятый опять-таки по спектаклю Малого театра образца 1975 года, четверть века спустя после предыдущего, и теперь уже в постановке М. И. Царева[655], выглядит лиричнее, как-то даже душевнее: бывший Чацкий (Царев) отныне играет Фамусова, и куда убедительнее, чем 25 лет назад играл Чацкого. Понятно, что актер в роли отца взрослой дочери может быть в каких угодно летах, лишь бы только не мальчик и не юноша. Фильм в целом смотрится свежее и моложавее, хотя артисту Виталию Соломину в роли Чацкого 36 лет, артистке Нелли Корниенко в роли Софьи – 39, а не 17. Зато Евгения Глушенко, которая была принята в Малый театр на роль Лизаньки сразу после окончания Высшего театрального училища имени М. С. Щепкина (курс Михаила Царева), ослепительно хороша и молода в свои 25 лет.

В. Соломин показывает совсем другого Чацкого, нежели его знаменитый предшественник: он мягок, ребячлив, наивен; свои обличительные монологи произносит без ярости и гнева, что называется, не брызгая слюной. С ним и Фамусов ведет себя мягче, по-отечески, всегда памятуя, что имеет дело с сыном (пусть и непутевым) своего покойного друга. Ему и Софья без особого раздражения выговаривает за несдержанность:

Зачем же быть, скажу вам напрямик,
Так невоздержну на язык?
В презреньи к людям так нескрыту?
Что и смирнейшему пощады нет!.. чего?
Случись кому назвать его:
Град колкостей и шуток ваших грянет.
Шутить! и век шутить! как вас на это станет![656]

Гости Фамусова – а среди них много молодых женщин и мужчин – танцуют с увлечением, бал не бал, но танцевальный вечер (звучит чудесный вальс Е. Крылатова) получился вполне, с перевесом, правда, в разговорный жанр. Может быть, поэтому напряженный конфликт в доме Фамусова и травля Чацкого – выглядят не столь оголтело и надрывно: музыка и впрямь смягчает ожесточенность нравов. Старики не так безнадежно стары и глупы, женщины не так безнадежно пошлы. И когда старуха Хлёстова (Е. Гоголева), свояченица Фамусова, пытается вступиться за оклеветанного Чацкого («А Чацкого мне жаль. / По-христиански так, он жалости достоин. / Был острый человек, имел душ сотни три…», защита получается вполне искренне и даже сердечно.

Фарс, гротеск, карикатура – всего того, чего было в избытке в картине 1952 года, здесь резко поубавилось, приобрело вполне приемлемые очертания, и даже прежний совершенно пародийный Репетилов (Н. Светловидов), крики и вопли которого доходили до истерических припадков, здесь выглядит почти нормально (Н. Подгорный). Хотя, если вслушаться, то станет понятно: вот кто настоящий сумасшедший, свихнувшийся, как он сам признается, на почве вульгарной политической болтливости. «Вам искренно признаюсь / Такой же я, как вы, ужасный либерал! / И от того, что прям и смело объясняюсь, / Куда как много потерял», – говорит ему мошенник и плут Загорецкий.

Танцевальный вечер, отчасти смягчивший нравы приглашенным гостям и «приезжему» Чацкому, явно пошел всем на пользу: монологи звучат мягче, живее, естественней. Права была Екатерина II, утверждавшая, что народ, который поет и пляшет, зла не думает.