Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Инженер радостно бросился в одну волну, позволившую снабдить работой целые заводы, затем в другую волну «супермаркетов», в царство самообслуживания, где клиентку привлекает ясное и цельное представление товара. Он знал (и таково было его желание), что профессиональный торговец сохраняет клиентуру благодаря самым различным преимуществам. «В нескольких метрах от супермаркета выжила трикотажная лавка, похожая на ту, что принадлежала нашему славному Учителю, и книжный магазин Жака Турнеброша»[577]. Однако ученик старается предугадать, что произойдет в будущем. Он предвидит очередной шаг навстречу технике. Больше споров между производителями и торговцами, но при этом изучение рынка. Упразднятся вся рукописная бухгалтерия, акты о приемке, заказы делаются автоматически по магнитофону, «в огромном холле, залитом радостью и светом, клиентке 2000 года нужно будет лишь нажать кнопку, чтобы выбранное изделие автоматически оказалось около машины на ближайшей стоянке. Трикотажник вырос, и теперь он руководит промышленником».

Так было еще шестьдесят лет назад, когда автор этой статьи работал на производстве тканей и спрашивал совета у Жерома Патюро.

Жюль Мишле Юношеские сочинения

Вдовы, ревностно оберегающие славу мужей, опасны: нередко они калечат посмертно издаваемые произведения. «Случается, – говорил Жюль Леметр, – что они сочиняют их сами». Это относится, в частности, к Атенаис Мьяларе, второй жене Мишле[578]. Он завещал ей рукописи своих юношеских сочинений: «Дневник», «Мемориал» – тексты, прекрасные сами по себе и вдобавок интересные тем, что совсем не схожи по стилю с позднейшими его творениями. Госпожа Мишле могла бы – да и должна была – опубликовать их такими, как есть. Но «она решила продолжить творчество мужа, обогатив его не каким-нибудь скромным сборничком, а новыми книгами, которые Мишле мог бы создать, если б не умер».

К счастью, Поль Вьяллане[579] наконец возвращает нам подлинные тексты, восстановленные по автографам рукописей. Эрудиты столь же благодетельны, сколь вредоносны вдовы (если только они не эрудитки). Я особенно преклоняюсь перед теми, кто посвятил себя изучению одной личности и ее эпохи и знает о своем предмете все. Будь я королем, охотно даровал бы им право носить вместо дворянского титула имя того великого писателя, о котором они собрали бесценный научный материал. Все мы в неоплатном долгу перед господами Бонро де Сент-Бёвом, Бутроном де Бальзаком, Партюрье де Мериме, Мартино де Стендалем[580]. Дополним этот славный список господином Вьяллане де Мишле.

Впрочем, Поль Вьяллане не только эрудит. Он прекрасно владеет пером. «В национальном пантеоне Жюль Мишле занимает почетное место близ трона Виктора Гюго. Прохожий читает его имя на табличке с названием улицы, на фасаде школы. Ряды томов „Истории Франции“ и „Истории Французской революции“ не покидают полок многих семейных библиотек с тех самых пор, как их благоговейно поставили туда героические республиканцы, в числе которых были отец Колетт и его товарищи. Теплится ли еще что-то живое под этой муниципальной позолотой и почтенной пылью?»

Да, и в избытке. Недавно я убедился в том, какое огромное впечатление произвела «История Французской революции» на моих друзей, одну молодую пару. Эти ценители первоклассной литературы были в восторге. Их пленили и республиканские страсти, и любовь к народу, и стиль – энергичный, свободно оперирующий синтаксисом, почти столь же смелый, как у Сен-Симона. Подобное восхищение вызвали у меня «Юношеские сочинения». Здесь вдохновителем является Руссо. Вслед за ним Мишле стремится высказать все до конца; подобно ему, с несколько мазохистским удовольствием открывает перед нами свою рано пробудившуюся чувственность. Но что любопытно, стиль здесь, пожалуй, ближе к «Воспоминаниям эготиста» Стендаля.

Кроме стиля, между этими двумя личностями нет ничего общего. Бейль, как бы далеко он ни находился от Империи, – плоть от плоти ее высшего общества. Мишле вышел из народа. Его дед по отцовской линии, пикардиец, имел дюжину детей и среди всех особо выделял будущего отца Мишле. Желая создать для любимого сына наиболее благоприятные условия, он покупает ему типографию в Париже, для чего приходится немного ущемить интересы остальных. В Париже типограф женится на матери Мишле. «Меня произвели на свет холерик-пикардиец и серьезная уроженка Арденн». Отец был республиканцем, вольтерьянцем; мать, чуждая внешнему благочестию, в глубине души хранила набожность, унаследованную Жюлем в иной форме. «Я сын женщины», – говорил он.