Для толпы Эмиль Оливье остался «человеком с легким сердцем». Придя к власти накануне войны 1870 года, новый глава кабинета министров на самом деле взял на себя ответственность, лежащую на императоре, императрице, военных, которые абсолютно не представляли истинного соотношения сил и обманули его. Законодательному корпусу, которому Тьер не без основания объявил об опасности развязанной безумной войны, Эмиль Оливье ответил импровизацией: «Да, с сегодняшнего дня на меня и на моих коллег возложена большая ответственность. Мы с легким сердцем принимаем ее…» И он тут же добавил: «Не подумайте, что я хотел сказать с радостью, я сам говорил вам о печали, которую чувствую… я хотел сказать, что сердце не отягощено сожалением… потому что к войне, которую мы ведем, нас вынудили…»
Однако разгром породил горечь и озлобленность, и в коллективной памяти остались лишь три неосторожных слова. После этой речи Эмиль Оливье прожил еще сорок три года, в течение которых тщетно пытался оправдаться. Он опубликовал объемные мемуары «Либеральная империя», почти что шедевр. Не помогли ни безупречное прошлое, ни явная беспристрастность, ни достойный уход от дел. Наконец, выходит его «Дневник», опубликованный благодаря его дочери. Там мы видим суть этого человека, она – из благороднейшего металла. Юность Эмиля Оливье напоминает не Растиньяка, а скорее юные годы Ламартина и Виктора Гюго. Как министр французской империи он был либералом, как политик – сентиментален, как читатель Боссюэ[590]
и Паскаля – романтичен. Я с чувством симпатии прочел его свидетельства, похожие на исповедь.Из предисловия Реймона Дюме мы узнаем о его семье. Некий юноша, видимо благородного происхождения, порывает с родными и приезжает из Бретани в Париж во время революции; он – республиканец, каковым и останется всю свою жизнь, которую проведет в окрестностях Тулона в должности директора школы. Его сын Демосфен Оливье женится на дочери марсельского торговца. Став во главе торгового дома, он, по суровому мнению Реймона Дюме, «порождал детей и заговоры». Будучи муниципальным советником в Марселе, другом Армана Карреля[591]
и всех демократов того времени, Демосфен желал освобождения Польши, Ирландии и Италии и привечал за своим столом преследуемых заговорщиков. В его голове все было смешано в кучу, но как-то великодушно, и доподлинно известно, что сын всегда испытывал к нему огромное восхищение.Эмиль Оливье родился в 1825 году. Детство было нелегким: он испытал чудовищное давление эпохи, совсем юным лишился матери и видел разорение отца. Демосфен устремился «на север» в Париж и бросился в объятия Ламенне, Ледрю-Роллена и Пьера Леру[592]
, мечтателя-хитреца. В двадцать один год, получив диплом юриста, Эмиль Оливье уже заботился об экстравагантном и гениальном отце. Сын Демосфена был «высоким, худым, грациозным, с темными ласковыми глазами, с руками как у священника», с нежным и звонким голосом, «пробуждавшим чувства». По словам Бергсона, занявшего его кресло в Академии, он был «воплощенным красноречием… Красноречием столь простым и чистым, что возникает вопрос, как при виде архитектуры греческого храма: как такое могло получиться?»«Дневник» начинается в 1846 году. Перед нами – страдающий юноша, он стремится «к идеалу вне сего мира». Он намеревается помогать несчастным. «Надеюсь, что мое сердце никогда не забудет боли и унижения, которые, к несчастью, сопровождали мою молодость… Надеюсь, у меня хватит сил сохранить чистоту нравов и натуры». Кто же его учителя? Готовя защитительные речи, он прежде всего изучает проповеди Боссюэ, а затем вырабатывает собственные правила: импровизировать, никогда не читать, тщательно продумывать основные идеи, упорядочивать их, два раза переписывать приготовленную речь, потом рвать ее, не запоминая наизусть, хорошо знать вступительную и заключительную части.
Происходит революция 1848 года. Двадцатидвухлетний юноша настолько зрелый, что благодаря дружбе отца с временным правительством Эмиль Оливье назначается комиссаром республики в округе Вар и Буш-дю-Рон. Марсельцы ожидали сурового проконсула. А увидели юного архангела, искренне проповедовавшего примирение. Однажды депутация «правоверных» пришла к нему с просьбой арестовать одного инженера и «епископа-дворянина, монсеньора Мазено». Приятнейшим, но очень жестким тоном юный комиссар отвечал, что он не только ничего не предпримет на их счет, но окажет им почетный прием. Когда ему сказали, что он рискует быть вовлеченным в бунт, он проник в самую гущу мятежников и убедил их своим красноречием.