Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Да, поистине его стиль, исполненный движения, свободы, красок (например, когда он описывает «пленительный октябрь, оранжевый и алый»), аромата почвы, дерзновений и неистовства, достоин его личности. Он кажется еще выразительнее, когда, имея дело с рукописями и письмами, всматриваешься в почерк, вызывающе-грандиозный. Огромные буквы, словно начертанные жезлом, обмакнутым в красные чернила, гигантские абзацы, повелительные стрелки, витиеватые заглавные буквы, припорошенные золотом, трижды подчеркнутые прилагательные – все это выглядит некой бравадой. Он любил цветную бумагу и, окруженный синими чулками, которых беспощадно высмеивал, все же заказывал Требюсьену «синеватый экземпляр для синеватой женщины». Для подруги, которая была ему дорога, он заказывал переплет из белой марокканской кожи и посылал ей книги с посвящением: «Когда идут к королеве, надевают красивую одежду». Или упоминал о «горностаевой мантии для вашей августейшей дружбы». В разговоре его речь порой так же патетична: «Месье Бурже в то время жил на улице Месье, месье».

Несмотря на эти монаршие прихоти, суждения его отличались меткостью. Многие современники недооценивали гений Бальзака, обвиняя романиста в том, что он плохо пишет, но Барбе восхищался его стилем «вместе со всеми изъянами». Он превозносил Бейля, Сент-Эвремона[617] – достойных его писателей, хотя и не единомышленников. Он прекрасно говорил о Шекспире, о факеле гения, что «пламенеет во мраке жизни, подобно огненному взгляду, брошенному сквозь прорези черной маски». Напротив, тех, кто ему не нравится, он судит без всякого снисхождения. Его жестокая критика близка к памфлету. Он заведомо несправедлив по отношению к Ренану. «Мы, люди здоровые, оставим все эти бредни… Уж если речь идет о сказках, я предпочитаю сказки Гофмана… Этот трусливый ум имеет свойство все растворять, но не едкой протравой, а водой». Женщинам-писательницам, синим чулкам, он посвятил целую книгу. Он уничтожает Жорж Санд, которая одно время была его другом: «Секрет огромного успеха госпожи Санд в том, что она полностью лишена оригинальности… Ее слог течет гладко, говорят буржуа. Это их высшая похвала. Их не смущает, что поток этот тинистый, лишь бы плавно тек». Здесь Барбе не прав, видно, что он не читал писем Санд, где изливаются потоки жгучей лавы. Но так ли это важно? Он великолепен и в своих заблуждениях.

Так же как сам он любил хороших писателей, им, тогда еще почти неизвестным, восхищались лучшие. Его почитал Гюго. Готье так отзывался о «Старой любовнице»: «„Веллини“[618] – самая сильная книга из всех, что появились после Бальзака… Автор знает жизнь. Он укрощает язык, как наездник коня». Сент-Бёв был сдержаннее; впрочем, он не хвалил писателей при их жизни. Однако, поскольку отточенный ум Барбе внушал опасения, он проявил учтивость, отметив «блистательное и отважное перо». Лучшим критиком Барбе был он сам. О своих «Записных книжках» он говорил: «Есть в них некое кипение, вихрь впечатлений, грубая правда, этакое „мне на…“ во фразе – то, что по-настоящему захватывает людей, неравнодушных ко всему подлинному, особенно когда оно подано с пылу с жару, как горячий кофе». Гордыня? Да, но законная.

К концу жизни его старость согрета лучом славы. Его окружает молодежь: Коппе, Бурже, Леон Блуа[619]. Он учил Бурже искусству завоевывать мир, так и не завоеванный им самим. Братья Гонкур описывают его появление в гостях у Доде в 1885 году – в рединготе, полы которого «расширяют бедра, как будто на нем кринолин, в белых шерстяных панталонах, похожих на мольтоновые кальсоны со штрипками», но за этим костюмом предстает «господин с безупречными манерами, поминутно сыплющий тонкими и яркими остротами»… Он описывает суровый, янсенистский дух родительского дома, рассказывает об отце, яром легитимисте, запретившем ему служить Луи-Филиппу, о своей жизни в Париже, где за семнадцать лет он не получил от отца ни единого су. Примирение состоялось только после публикации «Околдованной». Тогда, поскольку роман польстил убеждениям старого игуана, отец решился ему написать: «Возвращайтесь, сударь».