Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Мы описали кривую театрального пути Кокто. Бульварный театр угасал, когда он пришел в него. «Надо было переходить к другим упражнениям» – отсюда его обращение к Античности («Антигона», «Эдип», «Орфей»), Средневековью («Рыцари Круглого стола») и сюрреалистическому фарсу («Парад», «Новобрачные на Эйфелевой башне»). Затем наступило время, когда он начал сам себе возражать: «Расин, Корнель, Мольер были бульварными драматургами своего времени. Поймите правильно: „бульвар“ означает массового зрителя. Именно к нему и обращается театр». Отсюда возвращение Кокто к жанру бульварной трагедии: «Ужасные родители», «Священные чудовища», «Адская машина», «Двуглавый орел».

Его вклад в искусство кинематографа не с чем сравнить. Одним из первых среди писателей он понял, что экранное искусство не менее пригодно для рождения шедевров, чем проза или театр. Кинематографист пишет световыми чернилами, но законы стиля остаются прежними: суровая простота, ритм, смиренное подчинение потребностям ремесла. Пусть камера на рельсах кажется неповоротливой – большой художник сумеет воспользоваться открытиями, которые только с ее помощью и можно сделать. Так из мрамора с изъянами Микеланджело извлекал лучшие свои творения. Кокто хотел быть в кинематографе не поэтом, со стоном снисходящим до технологии, но практиком, знакомым с любым ремеслом на съемочной площадке. «Мой метод прост, – говорил он, – не заботиться о поэзии. Она должна приходить сама собой. Одного упоминания ее имени довольно, чтобы ее спугнуть».

Тайна, как и поэзия, приручению не поддается. Она ускользает от того, кто ее домогается. Она сама шла в руки к Кокто, который ждал ее, затаившись в павильоне в окружении собственных воспоминаний. Самые прекрасные мифы приходят к нам из глубины веков. Он встретил их, омолодил и сотворил новые мифы. Именно он, наравне с Бунюэлем[243] и Рене Клером, стал одним из первых снимать фильмы-поэмы. «Кровь поэта», «Красавица и Чудовище», «Вечное возвращение», «Орфей» навсегда останутся украшением наших фильмотек. Подобно Свифту, Кокто понимал: рассказывая странную историю, рассказчику особенно важно оставаться реалистом. Надо кодировать незримое и подробно описывать невероятное. Правдоподобие рождается лишь там, где автор погружает тайну в повседневную жизнь. Вот почему у Кокто Смерть сопровождают мотоциклисты, вот почему он заменяет судей в преисподней чиновниками в пиджаках, а по радио у него передают шифрованные сообщения из загробного мира. Таким образом достигается впечатление властной и таинственной красоты. Великие мифы сами расскажут о себе.

IV

Что останется от Жана Кокто? В общем, немало. Два фильма из числа лучших, созданных в наше время, которое для кинематографа можно приравнять к Средневековью, трагедии, романы, стихи, несколько глубоких исследований, посвященных искусству. Останется все то, что, хотя и не создано им, исходит от него: от русских балетов – до музыки «Шестерки»; от романов Радиге – до картин Эдуара Дермита или ролей Жана Маре. Останутся пленительные и величественные фрески, часовни, зал бракосочетаний. А главное – до тех пор, пока будет жив хоть один из нас, сохранится и память о Жане Кокто, чародее языка, мастере стиля, поэте невидимого. Сохранятся в памяти его непокорные волосы, его живой и нежный взгляд, наконец, его волнующий низкий голос, легко и уверенно рисовавший незабываемые словесные узоры.

Роже Мартен дю Гар

I

Как и большинство французских писателей его поколения, Роже Мартен дю Гар – выходец из буржуазной среды. Отец его был адвокатом, мать – дочерью маклера фондовой биржи. Мальчик родился в 1881 году в Нейи-сюр-Сен. Он рос и воспитывался в семье католиков, но на пятнадцатом году жизни отошел от католичества. Учился в лицее Кондорсе, затем – в Жансон-де-Сайи. «Я был лоботрясом», – признается дю Гар, но это не совсем верно – еще в лицее он много читал и пытался писать. Профессор Меллерио, взявший мальчика к себе на пансион[244], научил своего постояльца азам композиции, и Роже Мартен дю Гар так и остался в литературе приверженцем составления плана произведения.

Подобно Мориаку, Роже учился в Национальной школе хартий[245]. Желание писать оставалось у него незыблемым, в 1908 году он уже опубликовал свой первый роман «Становление», о котором говорил впоследствии, что это слабая юношеская работа, – и был прав. Не то чтобы книжка была совсем уж безнадежной, в ней даже задним числом можно обнаружить прообразы Жака и Антуана Тибо (героев «Семьи Тибо», воплотивших в себе две ипостаси самого автора: Мартена дю Гара-бунтаря и Мартена дю Гара-реалиста). Просто это был типичный пример юношеского романа – по существу, автопортрет начинающего писателя, нацеленного на победу. Тем не менее автору в нем удаются диалоги, а его книга представляет собой обвинение, выдвинутое против благонамеренной буржуазии, как никто умеющей восстанавливать против себя своих самых одаренных сыновей.