Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Анахронизмы, сознательно применявшиеся драматургом в огромном количестве, требовались ему здесь лишь для транспонирования. Вот стражник представляется Креону, вытянувшись в струнку и отдавая честь: «Стражник Жона, второй роты… Значит, я не один, нас трое. Кроме меня, еще Дюран и старший, Будусс». Эти стражники явились прямиком из Куртелина[285]. Для Креона как государственного деятеля важно одно: выполнять свой долг, то есть поддерживать порядок. «Он царь. Лицо его в морщинах, он утомлен; ему выпала нелегкая роль – управлять людьми». Но он заблуждается, не понимая того, что божественный закон – закон нравственный – выше любых человеческих законов. Ему совсем не нравится необходимость казнить Антигону, дочь царя Эдипа, эту худенькую нахмуренную принцессу. «Гордыня Эдипа! В тебе говорит гордыня Эдипа!.. – говорит он Антигоне. – Да, ты наверняка думала, что я тебя казню. И это казалось тебе естественной развязкой, гордячка! Казнить тебя? Да ты погляди на себя, воробышек! Слишком уж ты худа… Ты, конечно, считаешь меня человеком грубым, думаешь, что я не способен на высокие чувства. Но я все-таки очень люблю тебя, несмотря на твой скверный характер». Креон предлагает Антигоне скрыть ее преступление, но он не учитывает героического упорства принцессы: «…А теперь вы, не желая того, прикажете меня казнить. Это и называется быть царем!» – «Да, именно это!»

Креон доказывает, что как властитель он не может действовать иначе: «Ведь нужно, чтобы кто-то стоял у кормила! Судно дало течь по всем швам. Оно до отказа нагружено преступлениями, глупостью, нуждой… Корабль потерял управление… Мачта трещит, ветер завывает, паруса разодраны в клочья… Скажи на милость, где уж тут помнить о всяких тонкостях… Понимаешь ли ты это?» Антигона в ответ качает головой: «Я не хочу понимать. Это ваше дело. Я здесь не для того, чтобы понимать, а для другого. Я здесь для того, чтобы ответить вам „нет“ – и умереть». Можно представить себе тот отклик, который вызывала эта реплика у зрителей во времена Сопротивления, но она не утратила актуальности и сейчас, когда оккупация позади, потому что тяжкому бремени власти правителя всегда будет противостоять мятежный дух свободного человека. В настоящей трагедии не бывает виноватых. Креону хочется вернуть Антигоне любовь к жизни: «Жизнь – это любимая книга, это ребенок, играющий у твоих ног, это молоток, который крепко сжимаешь в руках, это скамейка у дома, где отдыхаешь по вечерам. Ты будешь еще больше презирать меня, но когда-нибудь – это ничтожное утешение в старости – ты поймешь, что жизнь, вероятно, все-таки счастье».

Счастье? Но разве она, малышка Антигона, сможет стать счастливой женщиной, если сдастся? Что это будет за счастье? Кому ей придется лгать, кому улыбаться, кому продавать себя? Она выбирает смерть, потому что жизнь слишком уродлива, стражники слишком грубы, сестра Йемена чересчур благоразумна. По существу, она выбирает смерть, боясь жизни и страшась того, что счастье для нее невозможно. Она выбирает смерть, как Камилла выбирает для себя пострижение в монахини, потому что молодость не хочет компромисса с жизнью («С любовью не шутят»)[286]. Но что толкает ее на эту жертву? Снова – жажда чистоты, стремление к совершенству, ужас перед «вашими грязными надеждами». Хотя любимые герои Ануя (и в особенности героини), как правило, не христиане, они склонны к мученичеству[287]. Потому что, как говорит Дикарка, «всегда найдется бездомная собачонка» (или неприкаянная душа), которая помешает им быть счастливыми. Ну и куда это их приведет? Никуда. Просто существует два типа людей: одни способны вступить в сделку с жизнью, другие – нет.

IV

«Антигона» – начало крутого поворота в драматургии Ануя. Конечно, это еще «черная пьеса», потому что героиня нарушает без всякой для себя выгоды приказ Креона, чтобы найти убежище в смерти, но также это уже и пьеса о справедливости. «Жан Ануй здесь почти прощается с „Дикаркой“, найдя ей достойную замену, но в то же время хочет не столько расстаться с ней, сколько приблизить к другому Аную – менее фанатичному… более снисходительному. Он навсегда сохранит нежность к этим неприятным, резким существам, к этой категоричной и надоедливой юности, которая продолжает скитаться по его творениям, но теперь он даст слово истинам не таким куцым и маловероятным – даст слово правде, обходящейся без презрения, и смирению, полному кротости и тишины»[288]. В последнем письме Антигона высказывает сожаление о своей прямолинейности и несговорчивости: «О, Гемон, а наш маленький мальчик! Только теперь я понимаю, как это было просто – жить…» Увы, мы понимаем такие вещи только на пороге смерти.

А теперь перейдем к «блестящим пьесам».