Литературные портреты: волшебники и маги

Воля, стремление стать писательницей придали Кэтрин Мэнсфилд внутреннюю силу, позволившую сохранить душевное равновесие и быть убедительной: она сумела уговорить отца выплачивать ей содержание. В июле 1908 года он разрешил дочери покинуть Новую Зеландию, что она и сделала, чтобы никогда уже не возвратиться.

Кэтрин обосновалась в Лондоне. Будучи поклонницей Оскара Уайльда, наивно бескомпромиссная, как любой подросток, она почерпнула в его произведениях опасную доктрину относительно необходимого художнику опыта. Она хотела пожертвовать собой ради обогащения своего искусства. Пришел день, когда она об этом пожалела: «Это было не только опытом, но еще и растрачиванием себя и саморазрушением».

Вот так она и закрутила нелепый роман. Вообразила, что, если выйдет замуж за мужчину без предрассудков, тот будет защищать ее и уважать ее право жить как свободный художник. Ей подвернулся какой-то преподаватель пения, который вроде бы согласился на эти странные условия. Она вышла за него, решила, что он просто смешон, и через несколько дней бросила его. Последовал период затворничества и глубокой печали: «Я чувствую себя как испуганный ребенок в похоронной процессии». Она не отличалась крепким здоровьем; у нее не было дома, тщетно искала она хоть какое-то пристанище. Мать приехала в Лондон повидаться с ней, но они друг друга не поняли. Теперь Кэтрин ждала ребенка, и не от мужа. Ей пришлось уехать за границу, чтобы скрыть и беременность, и рождение младенца. Ее отправили в немецкую деревушку, и там она написала целую серию небольших новелл, «виньеток», которые и составили ее первую книгу «В немецком пансионе».

Это были реалистичные, довольно жесткие зарисовки, исполненные то естественного комизма, то цинизма и горечи. Со своим чисто англосаксонским восприятием она описывала карикатурную и отталкивающую Германию, замешенную на сентиментальности и обжорстве, чванстве и бедности. В пансионе за отдельным столом в одиночестве ел барон, на почтительном расстоянии, уважаемый всеми остальными постояльцами за знатность. Он объяснял молоденькой англичанке, что ест один и ни с кем не разговаривая, потому что таким образом у него остается время съесть в два раза больше. Фрау Фишер, владелица свечного завода, страдала от жестокого чувственного голода, о чем с полной серьезностью оповещала всех присутствующих. Фройляйн Соня, «современная девица», постоянно лишалась чувств на руках у герра профессора… Все это выглядело забавно, иногда трагично. Книга была написано живо, но Кэтрин Мэнсфилд она быстро разонравилась. Писательница укоряла себя за высокомерную снисходительность иностранки. Конечно, она правдиво изобразила то, что видела, и Германия отчасти такой и была, но наверняка не могла быть только такой. Кэтрин мучило чувство собственной предвзятости, и позже она запретила переиздание книги, причем именно в тот момент, когда крайне нуждалась в деньгах.

Но в тот период, когда писались эти короткие новеллы, она была счастлива увидеть их опубликованными в еженедельнике «Нью эйдж». Она вернулась в Лондон, жила одна, работала. В один прекрасный день получила письмо от молодого писателя Джона Миддлтона Марри, который просил ее принять участие в издании небольшого литературного журнала, публикуемого в Оксфорде. Кэтрин встретилась с ним, он показался ей исполненным энтузиазма и скромным; они стали часто видеться и вскоре решили совместно основать новый журнал – «Ритм». «У меня сложились не лучшие отношения с „Нью эйдж“; там полагают, что я способна писать только сатирические вещицы, а я по натуре не очень склонна к сатире. Я верю в единственную вещь; назовем это „Истиной“; и это великая вещь; нам предстоит ее открыть. В ней весь смысл существования художника – быть правдивым, чтобы открыть истину. Она настолько важна, что если вы открываете хоть малую ее частицу, то забываете все остальное, и даже самих себя».

Кэтрин предложила Марри арендовать комнату в небольшой квартире, которую снимала. Он принял предложение; и еще долгое время, живя бок о бок, они продолжали вести раздельное существование. В конце концов она вышла за него замуж. Он долго колебался, потому что был беден, в то время как Кэтрин получала кое-какие деньги от своей семьи. Они ничего не зарабатывали – ни один, ни другая. «Ритм» испустил дух, как это случается с новыми журналами. Кэтрин Мэнсфилд, опубликовавшая там несколько новелл, теперь не знала, кому предложить свои работы. Издатели как будто не понимали, какой интерес могут представлять присылаемые ею тексты, и, возможно, были не так уж не правы. То, что она тогда писала, было хорошо, но, пожалуй, слишком хорошо – ее произведениям недоставало именно того призвука истинности, которую она так старалась уловить. Она еще не нашла или, скорее, не обрела вновь тот источник самых сильных своих чувств, каким было ее детство в Новой Зеландии.