Литературные портреты: волшебники и маги

«Физическое страдание все изменило; даже мир предстал в ином свете. В нем добавилось нечто новое. Все на свете имеет свою тень. Хорошо ли сопротивляться таким страданиям? А вы знаете, что я чувствую, будто это стало для меня великой привилегией? Да, что ни говори, а какие же мы мелкие слепые создания! На самом деле мы живем лишь волшебными сказками… А если кто-то возмущается и заявляет: „Жизнь в таких условиях не стоит того, чтобы ее прожить“, то ответ один: „Так уж она устроена…“ Мне понадобилось три года, чтобы это понять. Мы сопротивляемся, мы очень напуганы, нашу лодчонку несет в ужасную стремнину, и мы можем только вопить: „О! Верните нас на твердую землю!“ Чего ради кричать? Никто нас не слушает… Тень продолжает грести. Остается спокойно усесться и открыть глаза. Я думаю, что самая большая ошибка – это пугаться. Совершенная любовь изгоняет страх…»

Какова же роль художника перед лицом восхитительной и ужасной жизни? Прежде всего отразить всю картину с максимальной точностью и абсолютной искренностью. Зачем лгать? «Могу ли я считать себя достойным человеком, если вру? Это же ничего не дает. Чего ради стремиться произвести впечатление?» Следует написать нечто достойное этой занимающейся луны, этого бледного света; следует оставаться простой – такой, какой предстанешь перед Богом. А главное, воздержаться от насмешек вроде тех, какие Кэтрин позволяла себе когда-то, во времена «Немецкого пансиона», ведь, что бы она ни говорила, по натуре она всегда была склонна к сатире. Но Кэтрин Мэнсфилд отказывается быть просто сатириком: «Как относиться к Анатолю Франсу и его чудесной насмешливости? Разве за ней не скрывается недостаток чувства?.. Жизнь предстала бы в бесстрастном и резком свете… С чувством юмора следует относиться только к самому себе… Безудержный восторг и смертельная серьезность – и то и другое фальшь, и то и другое преходяще. Нельзя терять чувство юмора. Оно меня выручало в самых разных жизненных обстоятельствах… Но в то же время следует и превозмогать это чувство, знать, что оно всего лишь подготовка, способ отсеять мелочи, освобождая место для вещей серьезных и для той красоты мира, которая заполняет душу. Чтобы стать достойным роли писателя, следует очиститься, отрешиться от всего незначимого…» К концу дневника чувствуется, что она достигла этого полного очищения: «Теперь, после долгой борьбы, я больше не борюсь… Я чувствую себя счастливой, глубоко счастливой; все хорошо».

Все хорошо, с легким сердцем повторяем мы в свой черед всякий раз, когда заканчиваем чтение одной из прекраснейших новелл Кэтрин Мэнсфилд. Все хорошо, а точнее, все так, как есть. Перед лицом величайшего искусства, остающегося и самым простым, только молчание передаст наш восторг.

Дэвид Герберт Лоуренс [324]

Важность роли, которую играет писатель в жизни своей эпохи, далеко не всегда соответствует совершенству его произведений или основательности его доктрины, да, собственно, и не должна непременно им соответствовать. Весьма уязвимая философия может покорить целое поколение, если ее носителем является большой художник или если она предлагает пусть самые расплывчатые ответы на вопросы, которые волнуют людей на тот момент. Характер писателя, его красноречие, сила воздействия также имеют большое значение: возможно, он наделен качествами пророка, даже в ущерб достоинствам романиста.

Именно таков был Лоуренс. Нельзя сказать, что его писательское дарование недотягивало до его роли. «Сыновья и любовники» – великий роман. Вполне достаточно очерков Лоуренса, его новелл (намного менее пропитанных идеологией, нежели его романы), поэм, путевых заметок и писем, чтобы объяснить феномен его славы. Однако среди его произведений немало хлама. Хаксли, который им восхищался, признавал, что большинство романов Лоуренса тяжелы для чтения, а иногда и просто скучны. Их только с натяжкой можно назвать романами. По словам Дриё ла Рошеля[325], это, скорее, «автобиографические аллегории», и такое определение представляется более точным.

Но этот человек производил сильнейшее впечатление на окружающих. Миддлтон Марри был им просто одержим, пусть тут и нечем было хвалиться. «О Лоуренсе может судить только тот, – в итоге заключил Марри, – кто любил так же, как он». Олдос Хаксли, который был значительно умнее и неизмеримо образованнее Лоуренса, описал, каким образом тот, едва появившись в какой-либо компании, заставлял забыть о своих слабостях.