Литературные портреты: волшебники и маги

Но, опять спросим мы, как же вновь обрести контакт с этим пламенем, если из-за социальной жизни мы утеряли с ним связь? Доверьтесь чувствам, советует Лоуренс, отбросьте стремление все держать под контролем своей воли, не боритесь за то, чтобы управлять вашей сознательной жизнью, позвольте себе плыть по течению, примите ночь, «ночь во всей ее мощи, как зиму, которая скашивает все листья, оставляя жизнь лишь темным подземным корням». «Пусть ваша воля обернется к бессознательному, только тогда ваши действия будут исходить непосредственно из тьмы, источника созидательной жизни. Погрузитесь в сумерки и незнание; весне должна предшествовать глубокая зима».

По мнению того, кто видит любое истинное знание в следовании инстинктам, научный метод и исследования подлежат безусловному осуждению. Хаксли рассказывает, что Лоуренс питал страстное отвращение к науке и всегда высказывался на этот счет в самых нелицеприятных выражениях. «Все ученые лжецы!» – говорил он. А когда Хаксли приводил некоторые экспериментально доказанные факты, которые не нравились Лоуренсу, «Лжецы! Лжецы!» – кричал тот. «Особенно мне вспоминается, – продолжает Хаксли, – долгий и жаркий спор по поводу эволюции, реальность которой Лоуренс яростно отрицал. „Но взгляните же на доказательства, Лоуренс… посмотрите на все доказательства“, – настаивал я. И получил весьма характерный для него ответ: „Плевать я хотел на доказательства, доказательства для меня не имеют смысла. Я не чувствую их здесь“. И он приложил обе руки к своему солнечному сплетению».

В поисках науки жизни и природы Лоуренс был склонен обратиться скорее к диким племенам или к древним, чем к ученым. «Я искренне полагаю, что великий языческий мир, последними живыми примерами которого были Египет и Греция, мир, предшествующий нашей эре, выработал собственную обширную науку, возможно совершенную с точки зрения жизни… Друиды, этруски, индейцы Америки и китайцы исповедуют древнюю мудрость в ее символической форме, вот почему неоспоримое могущество символов зиждется, по крайней мере по большей части, на воспоминаниях. И вот почему все великие символы и мифы, царящие в мире, одни и те же во всех странах, у всех народов и сходны между собой».

Лоуренс верит в ритуалы, танцы, коллективное пение. По его мнению, в былые времена существовал более здоровый способ быть «социальным»: оставаться «примитивными». Мы страдаем оттого, что лишены этой общности тел, которая у древних племен была обыденным делом. Когда Лоуренс посетит индейцев, он с глубоким восхищением опишет их коллективные ритуалы. «Их танец несет в себе смысл, который сам по себе стоит научной дисциплины, потому что они сохранили секрет анимистических танцев. Они танцуют, чтобы увеличить свою власть над живыми силами и потенциал земли, и эти танцы требуют мощной концентрации и огромной выносливости».

Совершенно очевидно, что Лоуренс, хотя и проповедует презрение к теориям, на самом деле сам является теоретиком некоторых современных течений. Пристрастие к коллективным праздникам, так тщательно насаждаемое со времени войны в России и Германии, отражает тем не менее очень древнюю потребность и, по сути, есть аналог того, что пытался возродить Лоуренс. И чистая правда, что такие потребности являются естественными для людских масс. Но возникает правомерный вопрос: разве осознанный возврат к примитиву, да еще у столь образованного человека, как Лоуренс, не представляется еще более искусственным, чем социальная жизнь Форсайтов?

IV. Чувственная жизнь

«Это верно» – так, без сомнения, ответил бы он сам. Не всем доступны танец, примитивные ритуалы, погружение в коллективную жизнь. Но слишком цивилизованному западному европейцу остается одно-единственное средство преодолеть излишек рассудочности, и это чувственная жизнь. В данном вопросе Лоуренса извратили и предали: те, кто сегодня называют себя его последователями, привели бы его в ужас. Напомним, что в начале своей жизни он был пуританином. В «Контрапункте» жена Рэмпиона говорит ему: «Вы старый нелепый пуританин…» Есть все основания полагать, что то же самое Фрида говорила Лоуренсу. И это же мы читаем у Мэйбл Додж. Подобное обвинение выводило Лоуренса из себя, потому что было правдой. От рождения и, главное, в силу воспитания Лоуренс был пуританином. Взрослея, он восстал против того, что вбивали ему в голову, но только в уме, а не на практике. Теоретически он одобрял аристократическую толерантность Фриды в отношении такого поведения, которое его мать считала чудовищным грехом. Но на самом деле что-то в нем протестовало.