Литературные портреты: волшебники и маги

Именно ради борьбы с пуританством, ради высвобождения инстинктов, которые представлялись Лоуренсу естественными и здоровыми, он искал гармонии между разумом и тем животным, которое продолжает жить в нас. Но если Лоуренс протестует против подавления инстинктов, то еще более сурово он обрушивается на распутство. Ничто не внушает ему большего отвращения, чем непристойность: «Я попытался прочесть Казанову, но он воняет. Будьте безнравственны, если желаете, но не становитесь теми низшими ползучими похотливыми существами без гордости и душевной чистоты, которые подчиняются только низкопробному любопытству». Процитирую еще раз Рэмпиона Хаксли: «Вы думаете, инстинкт создал Казанову, Байрона?.. Нет, инстинкт тут ни при чем: это их похотливое воображение подстегивало их потребности, порождало желания, которые естественным порядком у них никогда бы не возникли. Если бы донжуаны обоего пола повиновались только своим желаниям, у них было бы очень немного романов»[343]. Тот, кто не понимает, что самой сутью натуры Лоуренса было религиозное преклонение перед сексуальной жизнью, тот ничего не понимает в Лоуренсе.

Для него любовь предполагала долгое взаимопроникновение человеческих существ, терпеливое взаимоприспособление двух тел, двух душ, которые в конце концов вместе создают

Неспешное и прочное сокровище доверия,
Краеугольный камень взаимного умиротворения,
Возникающий из яростного хаоса страсти…

Для него истинная история любви начинается там, где поэты, как правило, ставят точку. И предметом его величайшей гордости является возможность сказать много времени спустя женщине его жизни: «Посмотри, мы преодолели стремнину»![344]

Не менее, чем распутство, он ненавидит рассудочное сладострастие. Во «Влюбленных женщинах» он выводит героиню – педанта в чувственности, которой мужчина выкладывает всю правду: «Страсть и инстинкты – да, вам очень хочется их познать, но только пропустив через голову, через разум; вы все держите в мозгу, под этой черепной коробкой… Вы стремитесь присвоить и подчинить себе все вокруг. А почему? Потому что в реальной жизни вам не на что опереться, у вас нет тела… У вас есть только воля и нездоровая жажда власти… Вы мечтаете вобрать все в свою чертову голову, пока она не треснет, как орех. И вы не изменитесь, пока эта скорлупа действительно не лопнет. Может, если расколоть ваш череп, из вас и получится импульсивная, страстная женщина, которая умеет чувствовать по-настоящему?»

Впрочем, если женщина действительно так извращена и испорчена, то вина лежит на мужчине.

«С женщинами имеется одна реальная проблема: они постоянно вынуждены как-то приспосабливаться к мужским теориям относительно женского пола. Если женщина становится полностью собой, это означает, что она окончательно превратилась в ту, кем ее желает видеть ее тип мужчин. Если женщина истерична, то лишь потому, что не очень себе представляет, какой должна быть, какому примеру следовать, какой задуманный мужчиной образ воплощать… Мужчина готов принять женщину как равную, как мужчину в юбке, как ангела, как дьявола, как ребенка, как машину, как инструмент, как святую, как пару ножек, как служанку, как энциклопедию, как идеал или как непристойность, но единственное, на что он решительно не способен, – это воспринимать ее как человеческое существо, как реальное человеческое существо женского пола».

Женщина искусственная ненавистна Лоуренсу до крайности, и в той же мере его восхищает женщина спонтанная, ибо она намного ближе, чем мужчина, к очагу примитивной жизни, она является посредником между мужчиной и вселенной. Лоуренс считает ее необходимой и в то же время, по примеру Киплинга, слегка ее страшится. Он охотно демонстрирует, с какой легкостью она возвращается в первобытное состояние. Он верует в особую миссию мужчины, не связанную с женщиной. «В какой-то мере Фрида – мать-пожирательница… Она считает мою точку зрения допотопной. Я искренне полагаю, что женщина должна признавать определенное превосходство мужчины, а мужчина должен принимать такое положение вещей. Я думаю, что мужчины должны двигаться впереди, опережая своих женщин, и не оборачиваться в поиске разрешения или одобрения. А стало быть, женщины должны следовать за ними без колебаний. Таковы мои убеждения, и с этим ничего не поделаешь. Фрида же их не разделяет, отсюда наша борьба».