Литературные портреты: волшебники и маги

Его интеллектуальный багаж вызывает восхищение. Анатоль Франс, к примеру, был большим знатоком классической культуры, но из научных теорий своего времени знал в основном то, что в его молодости ввели в общий оборот Ренан и Бертло[356], да, возможно, еще Клод Бернар[357]. А вот Олдос Хаксли о любом предмете своих исследований говорит как специалист. Если он анализирует французские стихи, то не уступает в этом Полю Валери. Если сравнивает Тадж-Махал в Агре с собором Святого Павла, то с точки зрения архитектора. Если в своем «Контрапункте» описывает опыты старого лорда, который пересадил тритону вместо лапы хвост, то как профессиональный биолог.

«Хвост становится ногой, задумчиво говорит лорд Эдвард. В чем механизм этого явления? Химические особенности соседних клеток? Кровь здесь, очевидно, ни при чем. Или, по-вашему, это имеет какое-нибудь отношение к ионизации? Конечно, она различна в разных частях тела. Хотя почему мы все не разрастаемся, как раковые опухоли. Образование форм в процессе роста – очень странная вещь, когда об этом подумаешь. Очень таинственно и…»[358]

Если превратности статьи приводят его к необходимости говорить об оксфордских изданиях на индийской бумаге[359], он тотчас испытывает потребность сообщить нам, что эта бумага из тряпичных волокон пропитана минеральными элементами, что позволяет сделать ее очень тонкой, но непрозрачной. И нас не удивляет через несколько строк признание Хаксли, что «Энциклопедия Британника» стала его любимым чтением:

«Дня не бывает, чтобы, находясь вдали от дома, я не прихватил с собой один из ее томов. Это книга книг. Перелистывая эти страницы, углубляясь в эти сокровищницы невероятно разнообразных фактов, объединенных в алфавитном порядке, я предаюсь своему умственному греху».

Умственный грех… Читая Хаксли, мы порой склонны согласиться с этой самокритикой, потому что энциклопедические познания, бывает, полностью затмевают в его романах трогательную сцену, в которой им нечего делать. В тот момент, когда нас начинает тревожить судьба одной из героинь «Контрапункта», беременной женщины, которая вот-вот потеряет возлюбленного, мы раздражаемся и несколько удивляемся, внезапно читая:

«Через шесть месяцев у нее родится ребенок. То, что было отдельной клеткой, группой клеток, кусочком тканей, чем-то вроде червя, потенциальной рыбой с жабрами, шевелилось внутри ее и готовилось стать человеком – взрослым человеком, страдающим и наслаждающимся, любящим и ненавидящим, мыслящим, знающим… То, что было студенистым комком внутри ее тела, придумает себе бога и будет поклоняться ему…»[360]

Эти размышления и затронутые ими факты сами по себе интересны, и мы можем сказать, что пассаж обладает некой бодлеровской красотой. Впрочем, нам прекрасно известно, что Хаксли намеренно прервал наше переживание и переключил нас на другую тему. Но имел ли он основание так поступить? В этот момент чтения физиологические подробности – вовсе не то, что нам хотелось бы узнать; речь шла о чувствах Марджори, а не о происходящих в ее организме процессах. Вдобавок, если в этот миг Марджори думает о своем ребенке, то не в таких словах и понятиях. Уже в следующей фразе Хаксли сам отмечает это. Возможно, мы ошибаемся, но эти смены плана приводят нас замешательство, эти изменения тона разочаровывают и парализуют чувство, которое уже зародило в нас начало книги.

Возможно, великолепной задачей для акустиков было бы изучение колебаний воздуха в зале, вызываемых голосом Берма в роли Федры. Однако мы признательны Прусту за то, что он не описал их нам. А вот Хаксли не способен устоять перед искушением в связи с концертом прочесть нам лекцию по физике и физиологии.

«Сотрясаясь, воздух ударял о membrana tympani сэра Эдварда; взаимосвязанные malleus, incus и стремя пришли в движение и в свою очередь привели в движение перепонку овального отверстия и подняли микроскопическую бурю в жидкости лабиринта. Ворсинки, которыми оканчивается слуховой нерв, заколебались, как водоросли в бурном море; целый ряд непонятных чудес произошел в мозгу, и лорд Эдвард восторженно прошептал: „Бах“»[361].

Мы понимаем, что такое процесс и его относительная простота. Опасность этого Хаксли замечает, когда изображает писателя Филиппа Куорлза, который, в одной из книг упоминая о кухарке, начинает с такой фразы:

«С тех времен, когда Шекспир был мальчишкой, и до сих пор десять поколений кухарок пользовались инфракрасными лучами, чтобы разбить молекулы протеина в насаженных на вертел утках. Одна фраза – и вот уже я погружен в историю, искусство и все науки. Вся история вселенной заключена в любой ее части. Внимательный глаз, заглядывая в любой предмет, видит сквозь него, как через окошко, весь космос»[362].