Литературные воспоминания

вязалось с добротой сердца, отражавшейся на всем, что он делал, и с его

недоверием к себе, с весьма невысоким мнением о своих качествах и

способностях. Он нуждался в помощи и благорасположении, а не в вызове и

посрамлении кого-либо. Только с течением времени и возрастанием успеха

приобретает он более правдивый, твердый, уверенный взгляд на самого себя.

275

Вначале он брался за все с намерением ото всего отступиться, смотря по

обстоятельствам. Если он силился походить на Манфреда или Дон-Жуана, то, конечно, это был застенчивый Манфред или стыдливый Дон-Жуан, готовый

всегда убежать от затеянного им дела. Его сравнивали с Ювеналом в некоторых

случаях его жизни, особенно за памфлетическую сторону таланта, как в «Дыме», например; но если присмотреться ближе, то легко можно распознать, что он не

питал никакого отвращения к жертвам своих сатир, а биографические сведения

показывают, что ядовитое жало свое он обращал прежде всего на самого себя.

Довольно упомянуть о той жажде осуждения, критики своих произведений, которой он страдал всю свою молодость и которая обратилась у него почти в

болезнь. Он радовался всякому разбору своих произведений, выслушивал его с

покорностью школьника, обнаруживая и готовность исправления. Одного

замечания о неуместности сравнения Хоря и Калиныча с Гете и Шиллером, допущенного им, достаточно было, чтобы сравнение осталось только на

страницах «Современника» 1847, где впервые явилось, и не перешло в следующие

издания. Вообще говоря, нельзя было никогда угадать, куда увлечет его голова, работающая в различных направлениях, но можно было указать, зная его прямое

сердце, место, где он остановится. Было что-то женственное в этом сочетании

решимости и осторожности, смелости и расчета, одновременной готовности на

почин и на раскаяние, сообщавшее прелесть его меняющемуся существованию.

Никто не замечал меланхолического оттенка в жизни Тургенева, а между

тем он был несчастным человеком в собственных глазах: ему недоставало

женской любви и привязанности, которых он искал с ранних пор. Недаром

повторял он замечание, что общество мужчин, без присутствия доброй и умной

женщины, походит на тяжелый обоз с немазанными колесами, который раздирает

уши нестерпимым, однообразным своим скрипом. Призыв и поиски идеальной

женщины помогли ему создать тот Олимп, который он населил благороднейшими

женскими существами, великими в своей простоте и в своих стремлениях. Пока

требовательная критика разбирала, после Рудина, человека с большими

претензиями и ничтожной волей, перенося на все поколение сороковых годов

презрение, которое возбуждал в ней этот тип, Тургенев уже сделался идолом

прекрасной половины человеческого рода. Любовь эта сопровождала его до

могилы, но то была любовь платоническая. Сам он страдал сознанием, что не

может победить женской души и управлять ею: он мог только измучить ее. Для

торжества при столкновениях страсти ему недоставало наглости, безумства, ослепления. В одной из чудных повестей своих, «Первая любовь», он

рассказывает ужас, наведенный на него ударом хлыста, которым раздраженный

любовник отвечал своей возлюбленной, побеждая ее волю и своенравие [343]. С

тех пор ужас от дикого поступка, казалось, и не проходил у Тургенева и одолевал

его, когда требовалась решимость выбора. Он не отвечал ни на одну из симпатий, которые шли ему навстречу, за исключением разве трогательных связей его с О.

Л. Тургеневой в 1854 году, но и она длилась недолго и кончилась, как кончаются

минутные вспышки, капризы и причуды, на которые он разменял свирепое

одушевление истинной страсти, то есть мирным разрывом и поэтическим

воспоминанием о прожитом времени.

276

Немаловажную роль в его жизни играл другой афоризм, который он тоже

любил повторять: «Только с теми людьми и жить можно, которые все видят и

понимают — и умеют молчать». Чуткий ко всему, что происходило в обществе, он спускался в отдаленные края его и выводил оттуда людей, замеченных им по

серьезности своего образа мыслей и по характеру, рассчитывая на их скромность

и привязанность, потому что сочувствие и преданность людей были ему

необходимы, как воздух для существования. После 1850 года гостиная его

сделалась сборным местом для людей из всех классов общества. Тут встречались

герои светских салонов, привлеченные его репутацией возникающего модного

писателя, корифеи литературы, готовившие себя в вожаков общественного

мнения, знаменитые артисты и актрисы, состоявшие под неотразимым эффектом

его красивой фигуры и высокого понимания искусства, наконец ученые, приходившие послушать умные разговоры светских людей. Высокопоставленные

особы тогда еще не посещали его приемной: это явилось уже с началом нового

царствования. Между всеми его гостями не редкость была найти людей без

имени, никому не известных и отличавшихся своей сдержанностью. Тургенев

дорожил ими столько же по крайней мере, сколько и теми, которые носили

громкие имена в литературе и обществе. Беседа его с бойкими и развитыми

людьми своего общества не стоила ему большого труда. С его образованием и