Литературный призрак

Вершина холма. Вдохни, полюбуйся видом и выдохни! Восхитительная панорама! Мистер Лондон на прогулке. Итальянцы наделяют города родом и точно знают, какой город – мужчина, а какой – женщина, вот только не могут объяснить почему. Мне очень нравится такой подход. Лондон – мужчина в возрасте, почтенный семьянин, но в глубине души гей. Лондонские районы, плавно перетекающие друг в друга, я знаю так же хорошо, как части собственного тела. Челси и Пимлико в обрамлении красного кирпича, электростанция Баттерси, похожая на перевернутый журнальный столик…{118} Замызганные кварталы Воксхолла. Грин-парк. Я размечаю город геодезическими знаками адресов моих постельных партнерш. Хайбери теперь уже связан с Кати Форбс. Патни – это Поппи, ну и конечно, Индия. Не в том смысле, что я спал с Индией, ей всего пять лет. Кэмден – тарантул Хоббит. Мысленно прокладываю маршрут дурацкой истории Альфреда. И как прикажете вставить такую чушь в серьезную автобиографию? Нужно придумать какой-нибудь неординарный ход, иначе плод моих призрачных литературных трудов окажется «Записками сумасшедшего» от лица обитателя Бедлама.

А день сегодня чудесный, не стоит отравлять его проблемами. Свет такой золотистый, тени такие легкие.

В Лондоне появилось много нового, чего не было в ту пору, когда Альфред гонялся по кругу за Альфредом. Самолеты, которые садятся в Хитроу и Гатвике. Барьер на Темзе. «Купол тысячелетия». Сентер-Пойнт, детище шестидесятых, – вот было бы здорово, если бы кто-нибудь взорвал эту гигантскую уличную урну. Канада-Тауэр в Доклендсе сейчас сверкает на солнце, и я почему-то вспоминаю зеркало в стиле ар-деко в комнате Шелли. Шелли из Шепердс-Буша. Она свалила к этому, как его… Как же его звали? Он еще работал в «Бритиш оксиджен». А ее соседка по квартире, Натали, утвердилась в вере и свалила к Христу. Однажды дождливым днем Шелли, Натали и я изобразили Святую Троицу под пуховым одеялом Шелли. В то время Натали значилась у меня под рубрикой «легкоранимая».

Город – это океан, в котором все теряешь. А находишь только потерянное другими.

– Восхитительный вид, – говорю я мужчине с рыжим сеттером.

– Жопа, а не город!

Лондонцы считают своим долгом обругать Лондон именно потому, что в глубине души уверены: нам повезло жить в прекраснейшем из городов мира.

Я вышел из автобуса. На Оксфорд-стрит было полно народу. Оксфорд-стрит – осколок былой роскоши, как рок-фестиваль в Гластонбери или Харрисон Форд. Здесь явственно ощущается металлический привкус загазованного воздуха. Обувные магазины «Доктор Мартенс» нагоняют на меня тоску. Гигантские музыкальные магазины убивают всякую надежду совершить чудесное открытие. Универмаги полны вещей, рассчитанных на тех, кто, переезжая на новую квартиру, ничего не таскает сам: по-нероновски роскошные громадные ванны с золотыми краниками или фарфоровые колли в натуральную величину. Из ресторанчиков быстрого питания у Мраморной арки выходишь голоднее, чем вошел. Единственная путная вещь на Оксфорд-стрит – испанские девчонки, которые расплачиваются за уроки английского, раздавая флаеры о скидках на курсах английского языка в районе Тотнем-Корт-роуд. Джибриль как-то снял одну – притворился ливанским беженцем, который «плохо говорить английский». Я решил порадовать Поппи и купил в киоске на Оксфорд-Серкус футболку со свинкой, самого большого размера, пусть носит вместо ночнушки. Прошел мимо рекламных плакатов в витрине туристического агентства, точнее, впечатался в нее под внезапным натиском человеческих тел и ощутил себя убогим стариком, лишенным дальнего клочка небес, и…

…там я найду покой, ибо медленно, как туман,
Сходит покой к сверчкам утренней росной пылью;
Там полночь ярко искриста, полдень жарко багрян,
А вечер – сплошные вьюрковые крылья.

Встану я и пойду, ибо в час дневной и ночной

Слышу, как шепчется берег с тихой озерной волною;
И хотя я стою на сером булыжнике мостовой,
Этот шепот со мною[24].{119}

А знаете, что самое ужасное в моем призрачном литературном существовании? То, что вот такого шедевра никогда не напишешь. А если и напишешь, никто не узнает, что это ты написал.