Литерный эшелон

Как раз из порта на Никитовку шел товарняк, и Пашка запрыгнул на подножку. Вагоны были пустыми — в них пахло жарой и зерном. Анархист, положив под голову скрученный пиджак, сладко заснул…

  …А к полудню следующего дня был уже почти дома. Когда поезд стал приближаться к Сортировочной, то замедлил ход. Поезд стало кидать на стыках, задремавший, было, Пашка проснулся, огляделся и спрыгнул на насыпь.

В город пошел кружной дорогой. Его портрет конечно же многие успели забыть, но с иной стороны — он слишком долго красовался в губернских газетах.

Дорога шла через поле к кладбищу, за которым начиналась Волонтеровка. Сегодня на кладбище кого-то хоронили, и чтоб войти в город, следовало пройти мимо процессии.

И Павел задержался в развалинах у дороги.

От дома, некогда стоящего здесь осталась лишь шелковица и саманная стена.

Пашка не знал, в каком году сей дом осиротел и рассыпался в прах. Но парень подумал, что кто бы тут не жил — был человеком, возможно, и нелюдимым, но хорошим.

Шелковица, ведь такой фрукт, что варенья из него не сваришь, настойки особо не приготовишь, на зиму не запасешь.

Зато у двора — всегда полно шумной детворы и людей, падких до дармовой сладости.

Вот как странно: кто б не построил этот дом, уже лежал в земле. Были ли у него сыновья — неведомо. Если и были, то отцовский порог забыли. Но над этим всем зеленело дерево, посаженное рукой, обратившейся в прах.

Уж не понятно, почему шелковица стала плодоносить в конце августа. Может тому виной было дождливое лето, и дерево просто спутало месяцы.

Пашка знал — так иногда бывало. На дворе у его бабки росла безумная акация, которая цвела круглое лето и даже часть осени.

Глядя на похороны, Павел срывал ягоды и отправлял их в рот.

Скоро его руки стали синими, словно у школяра после чернил.

Анархист ел жадно — аппетит придавали пройденная дорога, и, как ни странно, похороны. Для кого-то радости земные закончились… А он, Павел, все еще жив. И ведь непонятно, кому из них двоих повезло.

Потом, когда похороны закончились, прошелся улицами Волонтеровки.

Ранее ему приходилось здесь бывать, но нечасто, раза два-три, и то случайно. Поэтому Павел шел, не боясь быть узнанным. Он глядел на здешнюю жизнь, на детей, играющих в пыли, на хозяек, судачащих о жизни.

Проходящего мимо анархиста они провожали настороженным взглядом — чужаков здесь не любили, впрочем, как и везде.

Волонтеровка была поселком, где люд обитал не то чтоб богатый, но зажиточный. Здесь крыши крыли все чаще железом, не соломой, в каждом дворе мычала корова, а то и несколько.

Конечно, подобно всем украинцам, эти постоянно жаловались на жизнь, на погоду, на неурожай. Что не мешало им строить каменные дома, покупать коров и поросят, закатывать свадьбы на весь мир. И менять в своей жизни жители Волонтеровки ничего не хотели. Оттого анархисты здесь не пользовались популярностью.

Путь далекий из Сибири будто бы располагал к раздумьям, но Павел как-то не смог выдумать ничего толковей, чем рвануть к приятелям. Они ведь не откажутся от старого друга, что-то придумают.

Анархисты обитали в поселках фабричных, название которых говорило само за себя: Мухово, Гнилозубовка до Шанхаи.

Чтоб добраться до фабрики и до них, необходимо или обойти город или пройти сквозь него. Обойти — безусловно, было безопасней. Но пройти — быстрее. Да к тому же, его в городе не ждали, считали мертвым. А уж он будет смотреть во все глаза, станет осторожным…

Город шумел, насколько возможно это было для малороссийского провинциального городка летом и в это время дня.

По велению своих пассажиров куда-то катили извозчики, приказчики в лавках расхваливали посетителям свой товар.

На перекрестке Павел остановился и действительно засмотрелся во все глаза. Здание, где когда-то погиб Антип, где сам Павел едва не задохнулся от чадного дыма, сейчас шпаклевали, замазывали дыры от пуль.

А что поделать: жизнь идет, земля в центре города дорогая, но и окупается быстро.

Рядом имелся плакат, прикрывающий часть строительных лесов:

«Ресторанъ «Прага»! Открытіе 1-аго октября!»

Мимо Павла проехала двуколка, в ней с дамой сердца находился здешний полицмейстер. Павел узнал его сразу: вздрогнул вспомнив удары в кабинете с портретом Императора, вздрогнул, развернулся, ушел под арку в проходные дворы.

Зато полицмейстеру понадобилось некоторое время. Его экипаж, верно, проехал квартал, а он все размышлял, где же он видел это лицо.

И вдруг вспомнил. Напрягся, побледнел так, что испугал женщину рядом с собой.

— У тебя такое лицо, будто ты мертвеца увидал…

— Если бы ты знала, как ты права…

Полицмейстер оглянулся, посмотрел назад. Там, разумеется, никого не было.

Ну нет, такого быть не может. Хотя что за странные люди сейчас живут в «Метрополе»? Они будто из столицы, ищейки, может быть самого Столыпина — в таких вещах полицмейстер не ошибался.

Это совпадение? Или же?..

Постучались в дверь.

— Наташа, открой…

Наташа подошла к двери, открыла дверь.

И будь у нее в руках что-то — уронила.

— Пашка, ты?.. Тебя же…

— Повесили… Знаю… Наши, где наши?..

— …Лес валили… Ямы копали…

— А потом?

— Потом драпанул.