Лицо другого человека. Из дневников и переписки

Наши марксистские мыслители думают именно в последнем направлении, исповедуя свое убеждение, что «бытие определяет сознание». И тут у них зерно будущего выхода к христианской истине! Открытая к смыслу Бытия душа увидит этот Смысл.

Только наследие интеллигентного имманентизма, безотчетно сохраняющееся в умах марксистов, налагает до поры до времени шоры на зрение этих искателей.

Мы не заработали счастия – иметь возможность передать после себя то, что нам дороже всего, – счастия, которым обладали наши деды и отцы, успевшие передать нам святое предание друг по друзе спасения и, значит, имевшие возможность отказать после своей смерти свою святыню, – Божие благословение. Это оттого, что сами они были в святом послушании тому, что передавали им их отцы и деды! Мы уже носили в себе самоупорство, желание начинать все с себя. Они жили смыслом мира, переданным им из благовестил; мы встали на путь жизни своим смыслом. ‹…› На плечах предания они могли понимать и видеть то, чего не видно нам из нашей гордой и самодовольной низины. И они были от того сильны, а мы обессилели в истории.

Отвратительные сравнения, исходящие из медицинских кругов с их особыми научными предрассудками, иллюстрирующим утверждением, что «половая потребность все равно, что голод», «половой инстинкт равносилен с инстинктом пищевым». Ночью все кошки серы, но с известного расстояния и человек, и дерево, и камень кажутся одинаково темным комком материи. Известно, что la comparaison n est pas raison, и не всякое обобщение должно приветствоваться только потому, что оно обобщение.

В то время, как голод («пищевой инстинкт») есть сила, погружающая человека целиком внутрь себя с прекращением всяких социальных исканий, половая потребность, взятая в своем целом, есть социальное искание по преимуществу, выводящее человека радикальным образом из его внутренней самозамкнутости.

Никто не будет спорить, что онанизм и удовлетворение голода – факторы весьма напоминающие друг друга. Но тем ярче несоизмеримость голода и полового влечения в его целости.

Там – запираются в себе, здесь – уходят от себя до готовности отдать жизнь. Там в самом деле «борьба за существование»; здесь – глубочайшее забвение своего существования перед лицом другого.

Сравнение – дело опасное! Сравнивать начинают уже после того, как принципиально допущено сравнение, – иными словами, сравнительное изучение есть логическое последствие предрассудочной посылки, что объекты так или иначе имеют сходство. Таким образом, сравнение всегда опирается на предвзятость, а предвзятость влияет столь сильно, что потребуются, быть может, поколения прежде, чем выяснится, что между сравниваемыми вещами нет ничего общего. Сравнивали ведь положение антипода с повешенным за ноги и как долго путали себя этим, казалось, столь естественным сравнением.

Сначала допускают сравнение – сравнение друга с другими людьми, а потом приходят к выводу, что друг собственно ничем не отличается от всех прочих. На самом деле потеря друга и произошла только от того, что когда-то он утерял свою исключительность.

Сначала допустили сравнение христианского благовестил с «другими религиями», а от того оказалось, что христианство есть «одна из религий» и «частный случай богопочитания и культа».

В сколько-нибудь сложной области всегда возможно несколько толкований, несколько порядков для расположения фактов и аргументаций ими. И каждое из этих, одинаково возможных, направлений мысли образует свои привычки, свои предвзятости, так что бывает необыкновенно трудно перейти из своего на чужое! Инерция мысли сказывается тут особенно выразительно…

9 августа 1927

Есть такие стороны жизни, которых нельзя касаться с банальными пробами здравого смысла. Здравый смысл опирается всегда на наблюдения и опыты прошлого, на статику; а есть стороны жизни, которые всецело устремлены на будущее, на новое, чего не было. И прикоснуться к ним «со здравым смыслом» – это значит тотчас их погубить и вернуть жизнь к прежнему, успокоенному.

Чтобы оправдать свою убивающую деятельность, у здравого смысла есть потом и обыкновение – все возвышенное, экспансивное, опирающееся на веру, любовь и доверие, осмеять, испачкать, профанировать в духе Вольтера. Отсюда эта таинственная наклонность загрязнить, измерзить половую любовь; отсюда же неудержимое желание некоторой стороны нашего существа – окощунить, уронить религиозную веру. Это всё попытки успокоить себя на прежнем, привычном, нетребовательном, буднично-обыденном!

«Одушевленному Божию Кивоту да не коснется рука скверных»…

Любовь и вера – это благородный бред людей и человечества. Судья им только смерть.

17 октября 1927

В тот час, когда твой светлый Ангел пришел к тебе, ты оказался его недостоин. Вот что сказано тебе 1927-м годом.