Лицом к лицу. О русской литературе второй половины XX – начала XXI века

Два сквозных образа книги – Эрос и Танатос, то вместе, то поврозь, а то попеременно изводящие и соблазняющие лирического героя. Многие из стихотворений «Кара-бараса» остроумны; некоторые лишь на остроумии и держатся:

У  монитора
в  час полнощный
муж-юноша сидит.
В  душе тоска, в  уме сомненья,
и,  сумрачный, он вопрошает Яndex
и  другие поисковые системы:

«О,  разрешите мне загадку жизни,

Мучительно старинную загадку!»

И  Rambler отвечает,

на  все вопросы отвечает Rambler:

Проще простого

Click  – и  готово:

Вы  искали: Смысл жизни,

найдено сайтов: 111444,
документов: 2724010,
новых: 3915[118]

Разрешается все, однако, оптимистической поэмой «Кара-барас» и прекрасным просветленным «Эпилогом». Оба этих длинных текста на новом временном витке развивают заветные темы старого Кибирова, автора «Бурана» и «Двадцати сонетов к Саше Запоевой».

Поэма «Кара-барас» представляет собой озорной и обаятельный опыт эквиритмически точного переписывания «Мойдодыра» Корнея Чуковского (по контрасту, ранее в книге упоминались зловещие «добрый доктор Гильотен» и «добрый доктор Геворкян»):

Надо, надо Бога славить
По  утрам и  вечерам,

А  нечистым

Нигилистам
(вариант —
а засранцам —
вольтерьянцам) —

Стыд и  срам!

Стыд и  срам!

Да здравствует Истина чистая,

И  Красотища лучистая,
Истое наше Добро,
Вечное наше перо![119]

В основе «Эпилога» – простая и точная метафора: сладость чаемой встречи с Богом и религиозного Спасения уподобляются здесь сладости дефицитных мандаринов, которые когда-то принес изнемогающему в болезни сыну любящий отец.

Я  весь в мандаринах волшебных лежал,
вдыхал аромат их  морозный, срывал
я  с  них кожуру ледяную, глотал
их  сок невозможный, невообразимый…

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вот эту прохладу

в  горячем бреду
с  тех пор я  ищу
и  никак не  найду,
вот эту надежду
на то, что Отец
(как это ни  странно)
придет наконец!

И  все, что казалось

невыносимым
для наших испуганных душ,
окажется вдруг так легко излечимым —

как свинка, ветрянка,

короче  – коклюш![120]

Книга стихов Тимура Кибирова «Кара-барас» обнаруживает явственную и, кажется, отрефлектированную самим автором глубинную композиционную общность со знаменитой блоковской «трилогией вочеловечения». Подобно автору «Стихов о Прекрасной Даме», наш поэт, пройдя сквозь искус глобального разочарования в жизни и ее основах, в итоге возвращается к упрямому провозглашению детской «истины ходячей», дабы нам всем снова «стало больно и светло»:

И  паки, и  паки,
И  ныне и  присно —
Вечная слава —
Вечная память —
Вечная слава
Жизни!

Подымайте

Медный таз!

С  нами Бог! Кара-барас![121]

Тимур Кибиров на фоне Булата Окуджавы

«Отношение к Окуджаве тех моих товарищей, что чуть помоложе, мне непонятно», – признался однажды многолетний соучастник Кибирова по группе «Альманах» Михаил Айзенберг[122]. «Одномерным, нерассуждающе односторонним» называет отношение младшего поэта к Окуджаве вообще-то благоволящий к творчеству Кибирова Н. А. Богомолов[123].

Привести примеры кибировской односторонности и немножко порассуждать о ее причинах мы и попытаемся в нижеследующей заметке.

Начать, по-видимому, стоит с того, что Окуджава для Кибирова – явление не только и, кажется, не столько советского периода русской поэзии, сколько самой советской жизни, энциклопедию которой Кибиров прилежно и с ненавистью составлял в своих вещах второй половины 1980-х годов.

Недаром в кибировском стихотворении 1988 года («О доблести, о подвигах, о славе…») в одном перечислительном ряду предлагается поговорить «о Лигачеве иль об Окуджаве». Поэтому же Кибиров не забыл упомянуть об окуджавских песнях в своем описании типового времяпрепровождения «хороших» советских студентов: