Лицом к лицу. О русской литературе второй половины XX – начала XXI века

Программное стихотворение с названием «Музыка» есть у одного из любимых авторов Гандлевского – Владислава Ходасевича. Напомним, что в этом стихотворении Ходасевич полушутливо противопоставляет себя обывателю, а именно – своему милейшему соседу «Сергею Иванычу». Поэт слышит (или делает вид, что слышит) волшебную музыку, доносящуюся откуда-то сверху, а обыватель – нет:

…Сергей Иваныч
Перестает работать, голову слегка
Приподымает, ничего не  слышит,
Но  слушает старательно… «Должно быть,
Вам показалось»,  – говорит он.  – «Что вы,
Да вы прислушайтесь. Так ясно слышно!»
Он  слушает опять: «Ну, может быть  —
Военного хоронят? Только что-то
Мне не  слыхать». Но я  не унимаюсь:
«Помилуйте, теперь совсем уж  ясно.
И  музыка идет как будто сверху.
Виолончель… и  арфы, может быть…
Вот хорошо играют! Не  стучите!»[152]

У Гандлевского таинственная музыка издалека и сверху начинает звучать очень рано, в стихотворениях первого периода его творчества, датированных 1970-ми годами: «Я сам себе далек и дорог, / Как музыка издалека» (31)[153]. Или: «Пусть в небе музыка играет…» (58). Или: «О, если бы я мог, осмелился на йоту / В отвесном громыхании аллей / Вдруг различить связующую ноту / В расстроенном звучанье дней!» (63).

Однако уже у раннего Гандлевского противопоставление «высокого», «поэ тического» и «низкого», «обывательского» решительно снимается. Выразительный пример – стихотворение «Друзьям-поэтам» 1974 года. Его герои изображены шаржированно-гротескно, во многом ради того, чтобы в ударном месте, в финале, автор смог не без удивления констатировать: именно эти «уродцы» одарены свыше волшебною музыкой.

Боже! Я  дышу неровно,
Глядя в  реки и  ручьи,
Я  люблю беспрекословно
Все творения Твои.
Понимаю снег и  иней,
Но  понять не  хватит сил,
Как Ты  музыкою синей
Этих троллей наделил! (48)

Это стихотворение обращено к трем сотоварищам Гандлевского по группе «Московское время», основанной в самом начале 1970-х годов студентами МГУ и выпустившей несколько самиздатовских альманахов с одноименным названием. Основатель «Московского времени» Александр Сопровский учился с Гандлевским на филологическом факультете, Алексей Цветков и Александр Казинцев – на факультете журналистики, Бахыт Кенжеев – на химфаке. Кроме того, в группу входила жена Сопровского Татьяна Полетаева, которая студенткой университета не была. В советских подцензурных изданиях авторы «Московского времени» долго не печатались. В частности, первые публикации Гандлевского состоялись в эмигрантских журналах «Континент», «Стрелец», «22» и «Эхо», а также в парижской газете «Русская мысль».

Каждый из перечисленных поэтов прекрасно понимал, что в условиях всеобщего советского разложения 1970-х годов пошло и глупо противопоставлять каких-то особых, не затронутых коррозией гениев остальным гражданам страны. В позднейшем эссе-манифесте Гандлевского «Критический сентиментализм» отчетливо сказано о неплодотворности и фальши разговора «со своим временем свысока»[154]. А когда в начале 1980-х годов поэт поставит беспощадный диагноз современникам и брежневской эпохе в целом:

Мы  здесь росли и превратились
В  угрюмых дядь и  глупых теть.
Скучали, малость развратились… (95),

то личное местоимение «мы» в этом диагнозе будет не кокетством, а честной констатацией.

Но ведь многим из нас это «гиблое время и богом забытое место» внушают, помимо омерзения и презрения, настоящую, неказенную любовь, хотя бы потому, что именно здесь и в это время прошло наше детство, а других – детства, родины, соседей по коммуналке – дано не было и не будет. «Как быть с любовью, в которой мы без вины виноваты?» – спрашивает Гандлевский в статье «Критический сентиментализм»[155].

Поэты из «Московского времени» давали разные ответы на этот вопрос. Ответ Гандлевского был – «любовь сквозь стыд и стыд сквозь любовь» (цитируем из все того же эссе)[156]. Поэтому и высокая «музыка синяя» чем дальше, тем чаще звучала у него не в верхних, а в нижних слоях атмосферы, мешаясь с традиционно бытовыми шумами и звуками, а то и вырастая, рождаясь из них, как Афродита из пены.

Если в стихотворении Гандлевского 1977 года музыка еще вполне по-пастернаковски разлита в окружающей лирического героя природе: