Лицом к лицу. О русской литературе второй половины XX – начала XXI века

Но каким же образом высокое все-таки просачивалось в стихотворения поэта, сознательно и бесстрашно пустившего не только в свои сны, но и в свои стихи «вороненый зрачок конвоя» (по формуле Бродского)?[158] Как и у другого певца советской низовой жизни, Александра Галича, высокое у Гандлевского часто возникает не на уровне темы, а как раз на музыкальном, звуковом уровне. И уж конечно, важно то, что о привычном и даже надоевшем поэт умеет сказать так, что задохнешься от удивления и обрадуешься почти материальной свежести, вдруг повеявшей от строк.

Вот в предельно сниженном стихотворении «Устроиться на автобазу…» возникает изысканная аллитерация: «В рыгаловке рагу по средам» и дальше, в финале: «Махаловку в Махачкале» (133). А вот Гандлевский подбирает неожиданные и вместе с тем точные цветовые эпитеты для изображения всеми нами многократно виденных пейзажей и ландшафтов: «Вскорости янтарные квадраты / Рухнут на пятнистые снега» (о наступлении вечера и зажигающихся зимних окнах (34)). Или: «Белым-бела вельветовая пашня» (о первом снеге, покрывшем распаханное поле (75)). Или: «Ночь моя! Вишневым светом / Телефонный автомат / Озарил сирень…» (82) А вот поэт использует щегольскую, эффектную рифму:

Двустволка опереточной длины,
Часы, кровать, единственная створка
Трюмо, в  котором чуть искажены
Кровать с  шарами, ходики, двустволка

(75).

Это, впрочем, из стихотворения 1978 года. «Поздний» Гандлевский тяготеет к бедным, если не сказать – к нарочито бедным рифмам:

Ну, иди себе, иди. Все плохое позади.
И  отныне, надо думать, хорошее впереди.

(Из стихотворения 1998 года «На смерть И. Б.» (165))

Постсоветское время дало Гандлевскому очень многое: от первой публикации на родине в 1987 году в журнале «Юность» до премий «Малый Букер» и «Антибукер» (в 1996 году), поездок заграницу, в том числе по приглашению самых престижных университетов мира, и национальной премии «Поэт» в 2010 году. Большой читательский успех выпал на долю его сочинений в прозе: повести «Трепанация черепа» (1995) и романа «<НРЗБ>» (2002).

И это же время почти совсем лишило стихи Гандлевского сентиментальности и праздничной, нарядной красивости. Многим благодарным читателям памятна по-настоящему, безо всяких иронических кавычек красивая метафора из его «Стансов» 1987 года:

Как две трети июня, до  двадцать второго числа,
Встав на  цыпочки, лето старательно тянется к  свету (25).

Гандлевский 1990—2010-х годов так не сказал бы – просто не стал бы говорить.

Кто захочет, может сопоставить стихотворения этого периода с некоторыми московскими стихотворениями Мандельштама 1930-х годов (вот мы и назвали имя второго наряду с Ходасевичем важнейшего для Гандлевского поэта):

По  губам меня помажет
Пустота,
Строгий кукиш мне покажет
Нищета[159]

.

Сам Гандлевский однажды обмолвился, что теперь пишет «слуцким слогом да частушечным стихом» (164).

Еще в стихотворении 1981 года он подытожил:

Молодость ходит со  смертью в  обнимку,
Ловит ушанкой небесную дымку,
Мышцу сердечную рвет впопыхах.
Взрослая жизнь кое-как научилась
Нервы беречь, говорить наловчилась
Прямолинейною прозой в  стихах (99).

Однако это сформулировано еще очень «поэтично», с использованием характерной для «раннего» Гандлевского метафоры, в которой низкое объединяется с высоким: «Ловит ушанкой небесную дымку». Недаром образ этой зэковской ушанки был потом использован в едва ли не самых «небесных» строках поэмы Кибирова «Сквозь прощальные слезы»:

И  иду, иду в  Россию,
оглянулся  – он  стоит.
Сквозь пространства роковые
Моцарт мне вослед глядит.

Машет, машет треуголкой,

в  золотом луче горя,
и  ему со  Вшивой Горки
помахал ушанкой я[160].

Чтобы ясно увидеть, насколько разительно поменялась поэтика Гандлевского за последние два с половиной десятилетия, приведем теперь отрывок из его стихотворения 1995 года, в котором тоже говорится о «прямолинейной прозе в стихах». Но насколько же по-другому, насколько жестче и, действительно, «прямее» говорится!

Сунь два пальца в  рот, сочинитель,
Чтоб остались только азы:
Мойдодыр, «жи-ши» через «и»,
Потому что система  – ниппель (156).