Лицом к лицу. О русской литературе второй половины XX – начала XXI века

Иногда я оставалась у них ночевать, причем Осипа отправляли спать в гостиную, а я укладывалась спать с Надюшей в одной постели под пестрым гарусным одеялом. Она оказалась немножко лесбиянкой и пыталась меня совратить на этот путь. Но я еще была одинаково холодна как к мужским, так и к женским ласкам. Все было бы очень мило, если бы между супругами не появилось тени. Он, еще больше, чем она, начал увлекаться мною. Она ревновала попеременно то меня к нему, то его ко мне. Я, конечно, была всецело на ее стороне, муж ее мне не был нужен ни в какой степени[186].

Узнав о существовании мемуаров Ваксель и в пересказе услышав некоторые подробности из них, Надежда Мандельштам 8 февраля 1967 года в панике писала Александру Гладкову:

Теперь вот чего я боюсь. Все началось по моей вине и дикой распущенности того времени. Подробностей говорить не хочу. Я очень боюсь, что это есть в ее дневнике (надо будет это как-то нейтрализовать). <…> Вот моя проблема: я бы хотела знать подробно, что в этом дневнике (вместе с эротикой)[187].

В итоге воспоминания Ольги Ваксель удалось «нейтрализовать» (то есть не пустить в широкий оборот) на несколько десятилетий, а Надежда Мандельштам в своей «Второй книге» публично нанесла Ваксель упреждающий удар большой силы. Она умолчала о том, что сама была увлечена Ольгой, и это умолчание привело к очень сильному и сознательному искажению взаимоотношений в любовном треугольнике, сложившемся зимой 1925 года: «Ольга стала ежедневно приходить к нам, <…> отчаянно целовала меня – институтские замашки, думала я, – и из-под моего носа уводила Мандельштама»[188] и т. д.

Наиболее сложным и неоднозначным видом препятствия можно счесть ошибочное (или потенциально ошибочное) понимание и, соответственно, последующую ошибочную (или потенциально ошибочную) интерпретацию свидетелем того или иного наблюдавшегося им события. Чуть подробнее рассмотрим с этой точки зрения только один и не слишком значительный эпизод из биографии Мандельштама.

11 января 1921 года в помещении школы ритмического танца Л. С. Ауэ ра состоялся костюмированный маскарад литераторов. В воспоминаниях о Мандельштаме, путая место проведения маскарада, Николай Чуковский так рассказал о появлении поэта на этом вечере:

Обликом он в те годы был отдаленно похож на Пушкина – и знал это. Вскоре после его приезда в Доме искусств был маскарад, и он явился на него, загримированный Пушкиным – в сером цилиндре, с наклеенными бачками[189].

Сходным образом, но с большим количеством эффектных подробностей писала о том, как Мандельштам для маскарада «переоделся Пушкиным», Дориана Слепян:

Вспоминаю, как среди костюмированных появился Осип Мандельштам, одетый «под Пушкина» в цветном фраке и жабо, в парике с баками и в цилиндре. Стоя на мраморном подоконнике громадного зеркального зала, выходившего на классическую петербургскую площадь, в белую ночь читал свои стихи. Свет был полупригашен, портьеры раздвинуты, и вся его фигура в этом маскарадном костюме на этом фоне, как на гравюре, осталась незабываемой[190].

Надежда Мандельштам, свидетельницей этого эпизода не бывшая, тем не менее темпераментно опровергла процитированный эпизод из воспоминаний Чуковского в одном из писем к Никите Струве (мемуары Слепян она не читала):